Неподвластная времени - Анхела Бесерра Страница 27

В отношении Паскаля Мазарин по-прежнему сомневалась. Неутоленная страсть к Кадису продолжала терзать ее сердце, не пуская в него другого. И все же было здорово обрести такого верного и нежного поклонника. Готового дать ей то, в чем отказывал Кадис.

Паскаль все время расспрашивал Мазарин о семье, так что девушке приходилось выкручиваться, придумывая истории одна невероятнее другой. В результате она путалась в собственных фантазиях и вечно попадала в неловкое положение.

Мазарин нипочем не желала приглашать нового друга домой, хотя Паскаль уверял ее, что вовсе не напрашивается в гости; ему просто хотелось немного посидеть в спокойной обстановке, подальше от шумных, прокуренных баров.

В глубине души девушка наслаждалась властью над безнадежно влюбленным поклонником, который больше всего на свете боялся ее потерять. К сожалению, чары, сковавшие волю Паскаля, совершенно не действовали на Кадиса. В Ла-Рюш Мазарин превращалась в преданную ученицу, прилежную, скромную и, к своему огромному раздражению, робкую.

Она всеми правдами и неправдами старалась затянуть работу над картинами, опасаясь, что, как только они будут закончены, учитель перестанет в ней нуждаться, а такого удара ей не пережить.

Зрелость художника оказалась куда притягательнее молодости психиатра. Мазарин сходила с ума от желания, стоило Кадису невзначай ее коснуться, и упорно избегала объятий Паскаля.

Двух мужчин разделяла целая пропасть. Мазарин увлеченно сравнивала их, но так и не могла решить, кого выбрать.

То, чего не хватало Кадису, с избытком имелось у Паскаля. В том, чего не было у психолога, не знал нужды живописец.

Беседуя с учителем, Мазарин неизменно погружалась в прошлое. С ним она бродила по причудливому иллюзорному миру, миру длинных теней и слабого света, не способного озарить даже воспоминания. Глядя по сторонам печальным взглядом своего наставника с высоты прожитых им лет, девушка видела совсем другую жизнь. Призрачную жизнь, непохожую на полные надежд и планов дни Паскаля.

Кадис научил Мазарин сомневаться во всем и находить особую горькую радость в самом сомнении. Она привыкла жить, не ощущая под ногами твердой почвы. Художник мог в любой момент решить, что его шедевр закончен, и прогнать ученицу. Научил ли он ее хоть чему-нибудь? Мазарин не знала. Может быть, да, а может, и нет. Какая разница. Только Кадис мог дать ей то, в чем она больше всего нуждалась. Лишь к нему она испытывала такую жаркую, мучительную, изматывающую, головокружительную страсть.

К Паскалю Мазарин относилась куда спокойнее. С психологом девушку связывала, скорее, нежная дружба, и отнюдь не потому, что он казался ей непривлекательным, — положа руку на сердце, он был куда красивее Кадиса, — а лишь оттого, что она не могла поделить свое сердце на две половины. В ответ на малейшее проявление чувственности со стороны молодого человека Мазарин отступала и замыкалась в себе. У их дружбы не могло быть никакого сексуального подтекста. Настоящая страсть могла ее разрушить.

Паскаль не умолкая говорил о новых горизонтах, великих целях, спасении мира и исцелении страждущих душ. Дерзкие планы, в которых очень скоро нашлось место и для нее самой, казались девушке невообразимо далекими. Они напоминали смутные блики, отраженные в невидимом зеркале.

После страшной истории, поведанной Аркадиусом, Сиенна стала для Мазарин в тысячу раз дороже. Теперь она не только разговаривала со Святой, но и расчесывала ей волосы, ухаживала за ней, как за родной сестрой. Лицо Сиенны было таким юным и свежим, что казалось, будто она и вправду жива. В душе Мазарин теплилась безумная надежда, что Святая пробудится и прерванная когда-то жизнь начнется заново.

Как-то утром, протирая лицо Сиенны влажной губкой, Мазарин с удивлением обнаружила, что тело Святой стало мягче и теплее. Лицо спящей будто светилось изнутри, щеки слегка порозовели.

В разрезе туники виднелся выжженный на коже знак Арс Амантис, такой же, как у скульптуры на Елисейских Полях.

Сиенна и вправду менялась? Или всему виной было не в меру разыгравшееся воображение? Что связывало того мерзкого типа и спящую красавицу? Как подобрать ключ к этой тайне?

Ей нужно было поговорить с Аркадиусом.

Но... ведь тогда ей придется признаться в том, что она так долго скрывала. В старом платяном шкафу покоилось не только тело Святой. Там, в глухой тишине, хранились ее заветные тайны. Ее жизнь со всеми слезами, радостями и страстями. Дело было не только в Сиенне, но и в самой Мазарин. Достать на свет реликвию означало раскрыть собственную душу.

И все равно нужно было поговорить с Аркадиусом.

33

Что же такого было в ногах Мазарин? Без них Кадис начинал задыхаться. Завладев нежными ступнями ученицы, он ни за что не собирался их отпускать.

— Знаешь, кем я себя чувствую? — спросил художник, пересчитывая поцелуями ее пальчики. — Мореплавателем, который чудом спасся во время кораблекрушения. Я барахтаюсь в пустынном море жизни и хватаюсь за твои ступни, словно за соломинку.

— И что такого в моих ступнях?

— Я хочу рассказать тебе одну историю, она произошла, когда я был моложе тебя. Но только уговор: надо мной не смеяться.

Мазарин энергично закивала, подавив смешок. Потом она церемонным жестом поднесла руку ко рту, "сняла" улыбку и спрятала ее в карман рубашки.

— Готова?

— Да, мой господин, — ответила девушка, принимая правила игры.

— Мне тогда было лет восемнадцать. Я был уличным художником в Севилье... О, Севилья! Нам обязательно надо вдвоем съездить в Андалусию. Будем писать картины, гулять, мечтать... Там ты узнаешь, что такое радость. Кордова, Гранада... Белые селения, как платки на ветру... Ты влюбишься в это солнце, девочка моя. Нигде в мире нет такого солнца. Оно яростное, безжалостное. Самая четкая светотень в мире. Как раз такое освещение и нужно художнику. — Кадис прикрыл глаза, погрузившись в воспоминания. — О, Севилья!.. Какое томление разлито в воздухе. Крутые бедра, зовущие грешить, глаза что кинжалы, спелые сливы так и манят сорвать. Я представляю, как ты танцуешь босиком... — В жилах Кадиса забурлила андалусская кровь. — В красном платье. Красном как кровь... Нет, лучше в белом, в знак твоей чистоты... Ты прекрасна!

На какой-то миг живописцу показалось, что он снова помолодел и они с Мазарин рука об руку гуляют по кварталу Санта-Крус. Он видел, как его ученица пляшет на площади Доньи Эльвиры, лихо отбивая ритм босыми ступнями, как она омывает легкие ноги в водах Гвадалквивира. Вдалеке послышался стук лошадиных копыт... Они катались в коляске по парку Марии Луизы.

Изнывающая от любопытства Мазарин бесцеремонно вторглась в грезы учителя:

— Кадис, так что случилось в Севилье?"

— Прости, я замечтался. В те времена в блокноте, где я набрасывал все что видел, появился портрет красавицы цыганки с глазами цвета жженого меда, пунцовым ртом и буйной черной гривой, как у дикой кобылицы. Она танцевала и пела в дешевых кабаках и обирала простаков, притворяясь, что гадает по руке. Повстречав ее, я, мальчишка, который ничего не смыслил в любви, впервые понял, что такое страсть: ЖИЗНЬ, дитя мое, САМА ЖИЗНЬ. С тех пор ничего не изменилось. Я до сих пор убежден: вожделение движет миром. Без него жизнь давно прекратилась бы.