Позор и чистота - Татьяна Москвина Страница 27

Как можно здесь, на этой земле, где баб никто никогда в грош не ставил, быть убежденной в собственной ценности и правоте?

Нет, надо волноваться, но в меру. Многие темы, возникавшие в ток-шоу и репортажах, она знала неплохо. Про алкоголь, про детей, про пластические операции. Одна идиотка ее доконала. Замужем, и муж хороший, тихий, любящий, пошла жир откачивать с живота, а ей дырку сделали в кулак, инфекцию занесли, стала инвалидом.

С таким мужиком – и она поперлась живот резать. С тела не живет, все есть – семья, работа, детишки, ну не идиотка? Идиотка. Пластика – она профессионалам нужна, которые телом торгуют. Проституткам, телеведущим, актерам.

Кстати, Карантина чувствовала в себе силы и посерьезнее укрепиться в Том мире. Вести женскую передачу? А почему нет? Ума бы хватило. И уж совсем запросто Карантина представляла себя в роли Главного персонажа. Того, о ком речь.

«Шестнадцать лет Катаржина Грыбска скрывала от дочери тайну ее рождения…»

«Известный певец отказался видеть мать своей дочери…»

«Она жила в Париже, но сердце ее было в России – там, где без отца и без матери росла маленькая Вероника…»

Ее путаную жизнь, ее некрасивую историю можно было вот как-то так ритмично-энергично переформатировать в серию эффектных лозунгов. Перевести из одного мира в другой. Где царили другие законы. В реальном мире ничто не доставалось людям на даровщинку, наоборот, свое – законное могли отнять запросто, а в мире показном существовала возможность чуда.

Выигрывали миллионы, становились звездами. Было! Было с такими же уродами, как ты, ничуть не лучше.

С такими же уродами из попы вынутыми, без образования, без ума, едва-едва говорящими на русском языке, без чести и совести, с руками-крюками и пустыми глазами дегенератов.

Там, в показном мире, часто бывали похожие на Катаржину шлюхи – и настоящие, и сыгранные актрисами. Шлюхи сыгранные вели фантастическую жизнь – в них влюблялись, на них женились. Правда, чаще хмурые менты находили их в виде трупов. Настоящие же хорохорились, называли себя светскими львицами и профессиональными содержанками, бойко рассуждали о морали и было видно, что им повезло, их еще как следует не били. Добрые мужчины попадались. Есть ведь люди, которые не станут бить животных, даже грязных и опасных.

Потому как вообще-то многие русские мужчины отличались свирепой ненавистью к проституткам, непонятной в масштабах своих, и неутолимой злобой. Один смешной парень пробовал объяснить Катаржине, что они ненавидят не ее, а сами себя, но она этого не поняла. Как это – сами себя? Сами себя они по едалам не бьют.

Вот вчера в Луге она встретила немолодую хромую собаку, которая как-то боком, вихляясь, пыталась перебежать улицу. Можно было при виде этого существа, еще более униженного и ничтожного, чем Карантина, подойти и дать пинка. Отвести душу. А она ей свою шаурму скормила. Пускай! Тварь скулила, смотрела слезящимися глазами. Нелепая дворняга, родилась, как говорится, от случайной связи. Что-то от овчарки, что-то от лайки.

А я сама-то – кто? – думала Карантина. – Тоже дворняга. Только меня жалеть некому. Никто за просто так мне куска не даст… Да и как понять, что меня стоит пожалеть?

Да я умру – вида не подам.

……………………………………………………………………

Нина Родинка задумалась:

– Одна старая женщина – ленинградская блокадница – утверждала, что все те, кто ел человеческое мясо в блокаду, сошли с ума. Она была в этом убеждена. Не могла представить себе, что людоеды и дети людоедов сидят с нею в одном трамвае и стоят в одних очередях. Может быть, даже снимают дачу по соседству и живут о бок в коммунальной квартире.

Между тем это так и было. Людоедами становились обыкновенные люди, не имевшие доступа к хлеборезке и не умевшие писать стихи или играть на сцене (большинство актеров и писателей были эвакуированы). А тут и у этих, бесталанных, появился шанс выжить, и они его использовали. Чего им было с ума сходить? Они не охотились на себе подобных специально, а нарезали порцайку с тех, кто умирал на улице. Потом забыли об этом.

Пойдем дальше. Некоторый процент тяжких преступлений у нас раскрывается. Не то половина, не то чуть более того. Но это те преступления, о которых заявляли, требовали расследования, а ведь часто бывает, что никаких заявлений нет и расследований нет. Получается, что большинство преступников – здесь, с нами, в гуще нашей каши. Сотни тысяч голов – убийцы, насильники, растлители малолетних. Про воров я уж не говорю. Быть сегодня вором – это как в эпоху СПИДа схватить всего лишь старый добрый сифилис.

Едешь ночью по шоссе мимо человечьего жилья – вокруг домики светятся так мирно, так уютно. Кажется, в любой можно зайти чаю попить, язык почесать. А в каком-нибудь таком домике в этот самый момент мужик топором домашних гоняет. Или дочку насилует. А вы тут навоображали себе картин семейного счастья, мимо-то едучи.

Так что это не людоедам положено с ума сходить. Это нам, друзья человечества, профессиональным доброжелателям его, как бы умом не тронуться.

Всего-то один рецепт сохранения душевного здоровья и есть.

Мимо. Мимо. На большой скорости…

……………………………………………………………………

«Младенческий сон души», в котором пребывала Ника, пока не знал серьезных вторжений. Всю свою маленькую жизнь она провела в доме с бабушкой и оттого чувствовала родство со всеми хорошими девочками из сказок. Дом, девочка, бабушка – даже не надо глаголов, сказка уже началась. А раз мама говорит, что надо ехать в Москву, – надо ехать в Москву. Для того цветка, в чашечке которого спала душа Ники, это ничего не означало. Она и половины слов, которые произносила бабушка, не понимала, но никогда не переспрашивала и объяснений не просила.

Все что-то говорят. И дождь говорит, и кошка говорит. А красивые женщины по телевизору поют: «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи». Разве их поймешь? Она спросила Аню, та фыркнула – ты давай как-нибудь сама шевели мозгой. А потом подзуживать стала: у бабушки спроси.

Ага, спросишь у нее. В чулан еще запрет, как тогда, когда на дискотеку ночную попросилась. Один раз! В позапрошлом году светил спортивный лагерь на лето, почти бесплатно – ни в какую. Коля Пименов, очкарик, проводил до дому – вышла с граблями и стоит. Смешная бабушка… Да я и сама поняла про поцелуи, только странно про такое петь.

Свирепо и беззаветно любила внучку Валентина Степановна. Не хотела отпускать ее в Москву с Карантиной. Та рассчитала по-своему: мать в Крым, она в столицу. А там уж на три дня – не на три дня, ничего не поделаешь, за две тысячи кэмэ не покомандуешь. Однако Грибова-старшая чуяла западню и дочь свою знала.

– Как вы вернетесь, так и я поеду. А дом оголять не дам. Вот еще новые новости! И билет мне покажи на обратно.

Да пожал-ста, мамуля. Вот ума палата – кабудто билет ни сдать, ни поменять нельзя.

Съездили в Питер, прикупили доче кеды в дорогу и туфли. Но дорогущее все! Карантина ахала – Париж оказался сравнительно дешевый городок.