Вдовий пароход - Ирина Грекова Страница 27

— Да что вы! Это я виновата. Надо было позвонить, а я такое нахальство позволила…

Анфиса Максимовна заплакала. Очень она теперь стала слаба насчет слез.

— Батюшки-светы! — сказал декан. — Плач на реках вавилонских. Плачьте, не стесняйтесь, вам легче будет. Пройдемте, я вам валерьянки накапаю.

В кабинете — тяжелая мебель, тяжелые занавески, множество книг. Декан захлопотал у шкафчика, суетливо пританцовывая, бормоча про себя что-то вроде стихов, где рифмовались «валерьяночка», «баночка», «бодряночка» и еще невесть что. Накапал себе и ей, чокнулся. Выпили.

— За компанию как не выпить? Вот так и спиваются… Я тут за компанию с вами чуть не заревел… Хороша была бы картина! А?

Он смотрел на нее по-приятельски, чуть поводя из стороны в сторону рулевитым носом. Брови у него такие пышные и кудрявые, что прямо левут в глаза. Кудрявые книзу, а не кверху.

— Милости прошу, — сказал декан, жестом приглашая ее садиться.

Она села, и он сел.

— Я вас слушаю.

"Как в суде", — подумала Анфиса и заволновалась.

— Не знаю, как и начать. Сын у меня, Вадим, единственный, с сорок четвертого года. Нынче десятилетку кончил, подал документы в ваш институт…

— Ну и что?

— Недобрал на экзаменах.

Декан помрачнел.

— Что ж я тут могу сделать? У нас не лавочка и я не сиделец…

— Не знаю… Я к вам за советом.

— Вы понимаете, что от меня ничего не зависит? — закричал декан. — Я даже не имею отношения к приемной комиссии! А если б и имел…

— Понимаю, — сказала Анфиса Максимовна и встала.

— Нет, ничего вы не понимаете! Сядьте, балда вы этакая! — Он насильно ее усадил, больно дернув за руку. — Вы небось думаете: бессердечный старик, может помочь, а не хочет! Думаете, а?

Анфиса Максимовна испугалась. Она действительно в эту минуту именно так и думала. Декан захохотал:

— Я, знаете, умею читать мысли.

— Лучше я пойду, — сказала Анфиса.

Она стала приподниматься с кресла. Кресло было глубокое, вставать трудно.

— Сидеть! — цыкнул декан. — Раз уж пришли, так пришли, придется сидеть. Расскажите мне все по порядку. Что за сын, почему недобрал, может быть, недоразумение, выясним…

Приоткрылась дверь, и мягкая, полная, белая старушка просунулась и спросила:

— А, у тебя гости, Сережа? Я не помешаю?

— Помешаешь — свирепо сказал декан.

Старушка засмеялась и исчезла. И так почему-то завидно стало Анфисе… Вот и она могла бы, сложись все иначе, стучаться к мужу и спрашивать: "Не помешаю?" Молодости она никогда не завидовала — только спокойной старости.

— Слушаю вас, — повторил декан, сложил руки, не подвижно установил нос и почти прикрыл глаза загнутыми бровями. — И, пожалуйста, как можно подробнее.

Часа через два успокоенная, повеселевшая Анфиса Максимовна, стоя у остановки, ждала автобуса, чтобы ехать домой. Автобус долго не шел, и хорошо, что не шел — в кои-то веки подышишь воздухом. И небо розовое было такое красивое, с кудрявыми тучками. Давно не видела неба, все некогда было взглянуть, вот жизнь-то какая… А какие хорошие Сергей Петрович и Софья Владимировна! Есть же люди — хорошо живут. Не в книгах счастье и не в мебели, а в любовном покое. Чаем напоили, к чаю крендельки пухлые, нежные, во рту тают. Верно, сама пекла. Хотела спросить рецепт — постеснялась. А у Софьи Владимировны ручки-то, ручки — маленькие, нежные, как те крендельки.

Сергей Петрович ничего определенного не обещал, но она ехала домой радостная, и даже в автобусе какой-то дядька ей сказал:

— Счастливая у вас улыбка, девушка!

Наверно, пьяный. А все приятно…

Приехала домой. В комнате темно: верно, Вадим куда-нибудь ушел. Она зажгла свет и увидела, что он не ушел, а лежит на кровати, закинув длинные ноги на спинку, а глаза с ненавистью смотрят в потолок. В руке — погасшая папироса.

— Вадик, что с тобой? Болен?

— Здоров.

— А лежишь почему?

— Хочу и лежу. А что? Нельзя полежать человеку?

— Отчего нельзя? Устал — раздевайся и спи.

— А я хочу так.

— Кто ж это лежит одетый? С ногами на покрывале, а мать стирай. У меня руки тоже не казенные. Утром с ведром, вечером с корытом…

— А кто тебя просит? Сам постираю.

— Знаю я, как ты стираешь. Папироску в зубы, пых-пых — и пошел. А мать надрывайся.

Вадим сел на кровати и закричал:

— Не надо мне твоего надрыванья! Понятно? Прекрати свое надрыванье!

Он вскочил и стал на нее надвигаться с таким безумным лицом, что Анфиса Максимовна перепугалась. Она взвизгнула и начала отступать, заслоняясь руками, словно от удара. Но Вадим не ударил.

— Все ты врешь, вот и сейчас врешь, будто я тебя хотел бить! Очень мне нужно руки об тебя марать!

Он одевался судорожно, не попадая в рукава, наконец попал, свирепо застегнулся и выскочил за дверь.

— Вадим, куда ты? Вадим, вернись!

Но его и след простыл. Только хлопнула дверь на лестницу.

— Скандалисты, — громко сказала Зыкова в соседней комнате. — Терпеть не буду, выселю через суд.

Анфиса Максимовна рухнула на кровать. Ей было все равно, что за стеной Панька Зыкова. Пусть себе злыдничает. Анфиса Максимовна ударила кулаком в стенку, окровавила кулак, поглядела на него с удивлением. Боль была приятна. Тогда она с размаху ударила головой в ту же стенку. В горстях у нее были собственные волосы, она с наслаждением их рвала и уже не плакала, рычала. Она слышала, как отрывается каждая прядь с головой вместе, и думала, что это хорошо — без головы. Во рту у нее оказалось одеяло — она закусила его зубами и рвала на части, рвала. Потом она почувствовала на голове легкий идущий дождик, что-то холодное и замерла с одеялом в зубах. Струйки дождя текли ей за шиворот.

— Анфиса Максимовна, милая, что с вами? — спросил голосок с жаворонковой трелью. Над ней стояла Ада Ефимовна в своем попугайчатом халатике, волосы накручены на бигуди, и поливала ей голову водой из дрожащего стакана.

— Ну, успокойтесь, это просто у вас истерический припадок, это бывает, у меня самой было. Это от переживаний. Валерьянки выпить, и все пройдет.

Анфиса Максимовна выпустила из зубов одеяло, подняла взлохмаченную голову и сказала:

— Спасибо. Я уже пила.

— Что?

— Валерьянку.

— Ну, тогда что-нибудь другое выпейте. Важно, чтобы выпить. У меня в аптечке салол с беладонной. Хотите?

— Давайте, — махнула рукой Анфиса Максимовна.