Праздничная гора - Алиса Ганиева Страница 27

Через год у Махмуда Тагировича появилась мачеха, дочь секретаря обкома, а у шестидесятилетнего отца его дача в садовом товариществе, личный автомобиль и вскорости новый ребенок. Предоставленный самому себе, Махмуд Тагирович быстро увлекся алкоголем и писанием дневников. Запасшись общими тетрадями, он выписывал в них цитаты из Маркса, Энгельса, Сен-Симона, Горького и Гамзатова, а также делился наблюдениями за собственной жизнью.

Сейчас, оставшись один, он достал из шкафа стопку тетрадей, выбрал ту, что потолще, раскрыл на середине и жадно принялся перечитывать:

«16 мая 1980 г. Сегодня проснулся почему-то не в своей комнате, а в зале. Вспомнил, что вчера, проводив родителей в Чехословакию, сразу же набрал Рустаму и Володе, чтобы те зашли. Первым пришел Рустам с сухачем и бутылкой водки, я достал коньяк. Нужно было разогреться перед походом к Ирке и Вадику, они вчера отмечали трехлетие совместной жизни.

Оказывается, на гулянку пригласили еще и Тоню, с которой мы познакомились в апреле во время поездки в Баку. Рустам тут же стал рассказывать, как он к ней подкатывал, пока не вернулась из Саратова его Надя-тумбочка. “Но все равно Тоня – это не мой тип кадры, – рассуждал он, – Тоня как раз для таких, как ты, Махмуд, а у меня от ее книжных разговоров печень сворачивается”.

Мне было лестно, что Рустам косвенно намекнул на мое интеллектуальное превосходство и в то же время неуютно от собственного тщеславия. Мы почти распили бухло, когда появился Володя. Он был какой-то вялый и вообще мочил кисляки. Я предложил захватить магнитофон “Маяк”, кассеты и отправиться сразу к Ирке и Вадику.

Вышли. У “Комсомольца” взяли мотор и отправились на Кирова. И тут я вспомнил, что совсем забыл о подарке. Но делать было нечего, в случае чего решил дать денег или напустить загадочности, сослаться на некий сюрприз, который еще не готов.

Ира встретила нас в переднике. Вадик, оказывается, пошел к соседям за штопором. В комнате стол уже был накрыт, много закуски. Откуда-то стали появляться неизвестные мне мужчины и женщины, как потом оказалось, родственники Иры из Пятигорска. Володя сразу пробрался куда-то в угол и стал листать фотоальбом, а я активно знакомился с гостями. Один из пятигорцев, гораздо старше нас, сказал, что у меня очень дагестанское имя. Я ответил ему, что так звали величайшего аварского поэта из Кахабросо. Вышла Ира и стала прикалывать меня прочитать что-нибудь из Махмуда на аварском. Я не стал кокетничать, но объявил, что прочитаю, как только все будут в сборе. На самом деле мне хотелось дождаться Тоню.

Наконец Тоня пришла. Нельзя сказать, чтобы она была красавицей, но лицо милое, симпатичное. Сразу прошла на балкон, наверное, покурить. Потом за столом Тоня села прямо напротив меня и спросила:

– Махмуд, вы будете за мной ухаживать?

– Вообще-то у вас справа уже есть кавалер, – сказал вдруг Рустам и сел справа от Тони.

Меня это слегка задело, но я промолчал и предложил тост за Иру и Вадика:

“Тут сегодня упоминали моего тезку, поэта Махмуда из Кахабросо. Не все, наверное, знают его историю. Он был сыном угольщика, который не одобрял поэтических занятий своего сына. Но Махмуд не мог не писать, потому что был влюблен в прекрасную Муи. И взаимно влюблен. Но богатый и знатный род Муи отказался выдавать ее за бедного Махмуда.

Между тем слава о нем гремела во всех аварских городах и селах, послушать его собирались толпы. Будущий последний имам Чечни и Дагестана контрреволюционер Нажмудин Гоцинский был взбешен тем, что Махмуд отказывается писать стихи на заказ.

– Почему ты не пишешь о наших духовных лидерах? – спросил он Махмуда.

– Потому что я в них не влюблен, – ответил Махмуд.

Тогда Гоцинский приказал дать Махмуду сотню ударов кнутом, и Махмуд охромел на правую ногу. После наказания он был вынужден жить в Закавказье, но когда вернулся наконец на родину, его встречали как царя, потому что все его очень любили, знали и читали наизусть.

Но Муи уже была замужем. Несчастного Махмуда сразу женили на красивой вдовушке, любившей петь, но вскоре он разошелся с ней и уехал в Баку. Там узнал, что муж Муи умер, появилась надежда. Поэт, сговорившись с возлюбленной, собирался похитить ее и устроить тайную свадьбу, но в последний момент Муи отказалась от плана, боясь, что ее оскорбленные родственники убьют Махмуда.

Чтобы хоть как-то забыться, поэт поступил в Дагестанский конский полк. Где-то в Карпатах, гонясь за неприятелем-австрийцем, он почти нагнал его, но испуганный австриец скрылся в церкви. Махмуд ворвался за ним. Оказавшись в церкви, он увидел перед собой “Мадонну с младенцем” Микеланджело. Сходство Девы Марии с Муи поразило его. “Лишился рассудка, гляжу – сам не свой… И вот, не стерпев, я спросил у людей:

– Кто женщина эта на стенах у вас? Зачем в каждом доме портреты ее?

И мне отвечали:

– Она – Мариан, родившая в девах пророка Христа…”

Это перевод, сами понимаете. Так вот, потрясенный Махмуд написал поэму “Марьям”. Правда, свою Марьям-Муи он больше не увидел, она умерла, пока он был на войне.

Сам Махмуд тоже прожил недолго, его уложили завистники выстрелом в затылок после очередной его победы на стихотворном состязании. Говорят, в тот момент, когда его застрелили, Махмуд как раз читал стихи про собственную смерть: “Золотой мозг, серебряный череп, Не думал, что умру напрасно”. Это мой, уже мой перевод, между прочим. Но я уже заканчиваю тост. Дорогие Ирина и Вадим, цените и храните то, что так и не досталось Муи и Махмуду – близость любимого человека”…

Пока я говорил этот длинный тост, все молчали. Кажется, я произвел впечатление. Стали кричать мне: “Махмуд! Да тебя нужно тамадой на свадьбы приглашать!” Тоня сверлила меня проникновенным взглядом. Я шутил, смеялся, чувствовал себя на высоте, но и выпивать не забывал. За полчаса мы с Володей вылакали пол-литра водки.

Пошли в другую комнату и стали танцевать. Я танцевал с Тоней, потом с какой-то маленькой старушкой, потом снова с Тоней. Она явно мною заинтересовалась. Попросила меня почитать Махмуда на аварском. Я был уже слегка выпивший, но декламировал с блеском, мне аплодировали. Даже Рустам с Володей были удивлены моей активностью.

Тоня спрашивала, где я собираюсь работать. Я ответил, что хочу на производство, хочу работать на благо коммунизма, искоренять недостатки, которых кругом очень много. Тут я пересказал ей описанный выше эпизод с барыгами-таксистами и капиталистками, хозяйками съемных комнат, наживающимися на чужих несчастьях. Тоня на это ответила, что ей иногда хочется искоренить саму себя, что это даже проще. Она добавила, что ее часто посещают мысли о самоубийстве. Я отчитал ее, сказал, что это проявление слабости.

Потом, пока все плясали, по дороге в сортир хряпнул еще две рюмки. Закусил зеленью. Володя уже еле разговаривал и почти не держал перпендикуляр.

Шел уже десятый час, когда мы собрались по домам. Попрощались, вышли, поймали мотор и поехали ко мне догоняться. Как назло, поблизости все магазины были закрыты…»