И в море водятся крокодилы - Фабио Джеда Страница 27

— Нет.

— Афганцы?

— Нет.

— Афганцы, я знаю. Не вешайте мне лапшу на уши!

— No afghans, по.

— Ах, ноу афганс, ноу?! Афганс йес, прохвосты. Афганцы вы. Я вас по вони узнаю.

Они притащили нас в казарму и бросили в одну из комнатушек. Мы слышали шаги в коридоре и голоса, что-то говорившие, но ничего не понимали. Я точно помню, что больше всего боялся не трепки или отправки в тюрьму, а снятия отпечатков пальцев. О том, как снимают отпечатки пальцев, мне рассказывали какие-то ребята, работавшие на фабрике по обработке камня, еще в Иране. Они говорили, что в Греции как только тебя поймают, сразу берут отпечатки пальцев, и все, пиши пропало, потому что тогда беженец уже не сможет просить политического убежища ни в одной стране Европы.

В общем, мы с Хуссейном Али решили превратиться в надоедливых мух, чтобы они нас выгнали до приезда тех, кто снимает отпечатки пальцев. Но, чтобы тебя в такой ситуации выгнали, нужно очень серьезно надоедать, прямо-таки профессионально.

Для начала мы принялись стенать и орать, что у нас болят животы от голода, и они, полицейские, принесли нам какого-то сухого печенья. Потом мы стали проситься в уборную. «Туалет, туалет!» — требовали мы. После похода в туалет мы начали рыдать в голос, и кричать, и жаловаться до самого наступления ночи, а ночью сменившиеся полицейские обычно менее терпеливы и при неудачном раскладе тебя могут избить до полусмерти, а если повезет — отпустят на волю.

Мы решили рискнуть. И нам повезло.

Под утро, еще в темноте, когда машин на улицах практически не было, двое полицейских, на грани помешательства от наших воплей, распахнули дверь комнатушки, за уши выволокли нас из участка и вышвырнули на улицу, крича, чтобы мы убирались туда, откуда явились, чертовы обезьяны-горлопаны. Или что-то в этом духе.

Утро прошло в поисках Солтана и Рахмата. Мы обнаружили их на пляже за городом. Когда я их увидел, то даже обрадоваться не успел, потому что тут же пришел в ярость: я наделся, что за время нашего заключения они раздобудут какую-нибудь одежду — штаны, футболки, может быть, кроссовки.

Но нет, ничего. Мы все четверо по-прежнему оставались оборванцами, и хоть и ряса еще не делает человека монахом, но все же встречать принято по одежке.

Беженцу нужно уметь предугадывать события, поэтому в участке я сделал кое-что полезное: я изучил большую карту острова, висевшую на стене. Место, где мы находились, на ней отметили красным, а Митилену — синим. Из Митилены можно было отплыть в Афины. Пешком по полям и второстепенным дорогам мы добрались бы туда за один день, несмотря на больные ноги.

Мы двинулись в путь по обочине дороги. Солнце жарило нещадно, хоть хлеб выпекай, в такую погоду потеешь, даже когда стоишь. Солтан принялся причитать — думаю, у Хуссейна Али просто не хватало на это сил, иначе он, по своему обыкновению, занялся бы тем же самым — и время от времени выскакивал на дорогу и голосовал, пытаясь остановить проезжающие машины, чтобы нас подбросили. Я его утаскивал обратно и увещевал:

— Не надо. Что ты творишь? Они опять полицию вызовут.

Но он не слушался и ныл:

— Давай остановимся, умоляю тебя. Дождемся, пока нас кто-нибудь подберет.

— Если ты будешь продолжать в том же духе, тебя полиция подберет. Вот увидишь.

Разумеется, я не хотел накаркать, или как это говорится, в общем, ты понял. В моих интересах идти дальше с ними, помогать друг другу, но они вбили себе в голову, что устали и что лучше тормознуть попутный пикап или другую машину, и тогда я сказал «нет» и отошел от них.

Там рядом с бензоколонкой был маленький магазин, а справа от него — облупившаяся и ржавая старая телефонная будка, наполовину укрытая кроной дерева. Я зашел в нее, снял трубку и сделал вид, что разговариваю по телефону, но на самом деле следил за своими попутчиками: хотел узнать, что у них получится.

Когда подъехала полицейская машина — с включенной мигалкой, но без сирены, — я мгновение колебался, не выйти ли мне, не закричать ли, чтобы предупредить их, но я не успел это сделать. Я присел на корточки и следил за тем, как они бежали, как их догнали и поймали (их свалили на землю ударами дубинки). Я тайком следил за всем этим, присев, через грязные стекла, не имея возможности что-либо сделать, и молясь про себя, чтобы ни у кого не возникло желания позвонить.

Как только полицейская машина, взвизгнув колесами, умчалась, я вышел из телефонной будки, повернул за угол автосервиса, проверив, чтобы там никого не было, и пустился наутек во всю прыть, выскочил на проселочную дорогу, пыльную и безлюдную, и бежал, бежал, бежал куда глаза глядят до тех пор, пока легкие не начал выплевывать, и тогда повалился на землю. Придя в себя, я встал и пошел дальше спокойным шагом. Через полчаса тропинка свернула к какому-то дворику. Это был двор частного дома, огороженный невысокой изгородью, с развесистым деревом посредине. Никого не обнаружив, я перелез через изгородь. Увидел собаку, но она была привязана. Она заметила меня и принялась лаять, а я спрятался в густой листве дерева.

Должно быть, я очень устал. И поэтому заснул.

— Надо же, как ты сильно устал, Энайат.

— Дело не только в усталости. То место меня как-то успокоило, понимаешь?

— Как это?

— Не смогу объяснить. Есть вещи, которые ты просто ощущаешь, и все.

Через некоторое время вернулась пожилая женщина, жившая в этом доме. Она меня разбудила, но очень мягко. Я как ошпаренный вскочил на ноги, готовый убежать, но она жестом пригласила меня войти. Она накормила меня вкусной едой, овощами и еще всякой всячиной. Позволила принять душ. Дала мне рубашку в голубую полосочку, джинсы и белые кроссовки. Невероятно, как у нее в доме нашлась вся эта одежда и вдобавок моего размера. Не знаю, чья она, может, ее внука.

Она много говорила, эта женщина, без умолку, по-гречески и по-английски, но я мало что понимал. Когда я видел, что она улыбается, я говорил: «Good, good». Когда ее лицо становилось серьезным, я тоже делал лицо серьезным и мотал головой туда-сюда: «No, no».

Спустя какое-то время, уже днем, после того, как я принял душ и переоделся, старушка отвела меня на автобусную остановку, купила мне билет (сама купила, да!), сунула мне в руку пятьдесят евро, точно говорю, пятьдесят евро, попрощалась со мной и ушла. Да уж, подумал я, живут же ведь на свете такие удивительные милые люди.

— Так, а теперь снова.

— Что снова?

— Ты что-то мне рассказываешь, Энайат, а потом куда-то перескакиваешь. Расскажи-ка мне побольше об этой женщине. Опиши ее дом.

— Зачем?

— Как зачем? Мне интересно. Скорее всего, и другим тоже.

— Да, но я тебе уже рассказал. Мне интересно то, что случилось. Женщина важна тем, что она совершила. Ее имя не важно. Как выглядел ее дом, тоже не важно. Она одна из.