Нагант - Михаил Елизаров Страница 27

Шесть суток медитировал дед Матвей, а на седьмые откусил себе хуй. Поистязал железной спицей живот, вываливающийся из трусов, как подошедшее тесто. Заболело в двух местах, но боль была не его, не Матвея, и на ум приходили девичьи слова, и мысль стала мелодичной. Через стенку вошла вдруг юная гречанка с кувшином на голове:

– Ввиду тела сахарного и рода знатного, ты нынче, дед, – Христова невеста! – а Матвей стоял статуей, и по румянцу бежали слезы.

Подсели к Матвею мужики и принялись золотить ему ноги, затем появился святой и золото слизал, полез под кровать и провалился.

Матвей поглядел в окно и увидел два светила: красное и белое.

– Живое и мертвое, – сказал Матвей, благообразно морща переносицу, – вот Божья благодать…

Незаметный аист клюнул Матвея в затылок морковным клювом, Матвей ощутил новую способность – умственно окрылил кровать, вскочил в нее, гикнул:

– Во имя Отца и Сына!

Распахнулось на полстены окно, Матвей вылетел из Комнаты и взмыл над домами.

Сквозь промоину в облаках пронеслась разнаряженная баба.

– Сгинь! – плюнул радостно Матвей.

Баба натянула подол и полетела выше.

Вдалеке заприметил Матвей чьи-то сани, а за ними небесную поземку – снежным дымком вьется. Матвей поравнялся с санями, а там – Соболиная Красавица. Приветливо посмотрела, засмеялась:

– Коли правда зима, вот потеха!

А Матвей уже вздумал душу тешить, вытащил тальянку:

– Ну, подруга, выговаривай! – растянул мехи, и тальянка начала выговаривать странное: «Сел пастух обедать сыром овечьим-человечьим, а черти тут как тут: – Как живешь, пастух? – Мучаюсь. – Зачем смерти просишь? – Жить надоело!»

Отбросил тальянку Матвей, чтоб притронуться к Соболиной Красавице. Рука его коснулась зеркала, и Матвей понял, что он и есть красавица.

Прекрасная двойница, отслоившись, упала к Матвею в сани, обхватила и давай целовать. Он захотел было спихнуть возможную соперницу в пропасть, но она запищала:

– Пригожусь, пригожусь, пригожусь, – скукожилась до размеров куклы и спряталась под животом у Матвея.

Показался рукав древнего леса с окаменевшей кроной. У земли костер трепыхался, как подбитая птица. Матвей замедлил бег саней и увидел сидящих у костра редких людей – философов-скитальцев. Вместо поленец они поддерживали огонь трупами Кобзарей. Парочка трупов уже славно чадила и потрескивала. Рядом, сложенные штабелем, лежали еще с десяток Кобзарей.

Матвей не утерпел, показался и с важностью предрек:

– Спустя сто лет на Украине всех мальчиков будут звать Тарасами, а девочек – Оксанами!

Философы на мгновение подняли источенные раздумьями лбы, и Матвей поразился: «Что за страшные, горелые глаза у них?!»

Поникли философы, и отблески пламени заиграли на их голых лунных черепах.

Сани несли Матвея дальше. Раскинулся вещий луг, где травы шепчутся, ходит туман в белых валенках, росу сыплет, и в каждой капельке – человеческий глаз. Матвей забылся над парующими травами. Было ему видение, будто он в незнакомой комнате и перед трюмо, в нем не отражаясь, сидит обнаженная. Весь пол вокруг усыпан грудами нижнего белья. Заныли у Матвея чресла от вожделения, рванулся он к женщине, но запутался ногами в белье, упал, продолжая жадно ползти. Женщина обернулась. Матвей содрогнулся – у нее песья морда, а в зубах – его откушенный хуй. И очнулся.

Сани стояли на дороге, и шелковой прозрачности девица обмахивала Матвея совиным крылышком.

– Я твои печали по болотам разогнала, – усмехнулась девица.

С поклонами приблизились боярышни в кокошниках, подвели Матвею оседланного теленка с иконным лицом. Провожатым вызвался медведь с бубном. Вскочил Матвей на теленка и поехал. Впереди медведь – в бубен стучит и поет ангельским голосом.

Добрались они до высоких земляных хором. У входа вкопан граненый крест, а к кресту привязан козел. Матвей постучал в дубовую дверь. Вышла старуха со свечой, седые космы до плеч. Матвей шагнул за ней, и захлопнулась, как приросла, дубовая створка.

Поначалу Матвей думал, что у него в голове хрустит, присмотрелся – кости, а от них смрад поднимается. Вертелась на языке молитва, но старуха предупредила:

– Матвей, святое слово в домовище обручем давит, – и рот Матвея наполнился лезвиями и булавками, а ноздри мясом забились.