Сны Флобера - Александр Белых Страница 27

— Ну что ж, пойдём спать, в постельку, баиньки, моя пастушка, — сказал Орест. — Про каких это ты сорок говоришь?

— Это метафора Млечного Пути, — объяснила Марго.

Перед домом горела голая одинокая лампочка. В двенадцать часов в посёлке отключали дизельный генератор. Этой ночью они спали без объятий. Орест сгорел. Он полистал книгу «История Бохайского царства», потом взял с полки брошюрку в серо — зелёной мягкой обложке, издательство «Дальневосточный университет», автор И. А. Содомский. Пособие по страноведению.

Орест стал читать: «Гейша — это не проститутка, как вы, наверное, думаете, а женщина, которая владеет многими искусствами, чтобы развлекать мужчин. К числу искусств относятся: игра на сямисэн, умение слагать стихи, исполнение нагаута, игра в шашки «го» и поэтические карточные игры «хякуниниссю», а также каллиграфия. Этимология слова такова: «гей» — «искусство», «ша» — «человек». Как видим, институт гейш…»

— Я ведь так и думал, что гейши — это девушки из доходного дома. Вот что значит иметь университетское образование, — признался в своем невежестве Орест.

Он положил книгу на пол. Громко зевнул. Чмокнул Марго в щеку.

— Спи, моя радость!

— Спи, мой парус, усни!

В двенадцать свет отключили. Они заснули, отвернувшись в разные стороны: он лицом к морю, она лицом к лесу.

Сквозь сон она слышала, что кто‑то шарит внизу. Бывало, что в их дом забегала ежиха с ежатами к молоку, налитому в блюдце для кошки. Они громко топали по ночам, а потом убегали. «Из лесу они больше не возвращались», — вспомнила Марго фразу из романа…

Орест проснулся первым. Его разбудил мочевой пузырь. Несколько минут он нежился в постели, пытаясь удержаться в сновидении. Он сграбастал Марго за талию и, придвинув к себе, прошептал ей на ушко:

— Куда ж нам плыть?

Море сливается с морем.

— Я сплю еще, милый, я сплю, сплю…

Её слова покачиваются на волнах, чайка кричит «а — а-а — а», галера плывёт, мускулистые руки гребут всё сильней и сильней…

— Тише, тише, тише! Ну, ещё! Так, так, так! О, хорошо, спи, спи, моя сладкая! Я баюкаю тебя, мой кораблик бумажный, мой фантик! Мой парус наполнен ветрами, о, как скрипят мачты, о, снасти вразнос, держись за меня крепче, я тебя спасаю!

— Что это было? — спросила Марго, приоткрыв глаза.

— Что, что! Мадам, вы проехали станцию, пора выходить, — притворно сердито говорит Орест, целуя её в губы.

— Так быстро я еще никогда не ездила. Ты уже уходишь? Побудь рядом еще минуточку, — просит Марго.

— У меня сейчас лопнет мочевой пузырь, — бормочет Орест. — Я побежал!

— Ну, беги! — позволяет Марго.

Орест заглянул на кухню, выпил стакан молока, пролив немного себе на грудь, затем пошёл во двор. Дымка выстилала море, словно скатерть. Кажется, если взяться за край, то можно одним рывком сдёрнуть её, а там, под ней, как в фокусе иллюзиониста, обнаружится какая‑нибудь чудесная вещица.

Орест побежал к берегу, вскочил на большой валун, где Марго изображала вчера русалку. Секунду спустя отутюженное море было скомкано. Белая скатерть тумана неряшливо сползала на край. Что надо еще в этой жизни, кроме эроса и моря, когда тебе двадцать пять?

Марго лежала в постели и улыбалась. Её улыбка покачивалась на губах, как утлая лодчонка в бухте. Она передвинулась на половину Ореста, вдыхая его запах. Каким он был, этот запах? Марго не могла найти подходящее слово и в конце концов решила остановиться на «любимый».

Марго посмотрела на настенные часы. Цифры на старых часах с гирями отвалились. Стрелки остановились без трёх минут вечности. Она подумала, что хорошо бы написать длиннющий роман — длиною в жизнь, которая длится в течение этих самых трёх минут накануне вечность. Интересно, что бы написала она в своём романе, успела бы сказать самое главное, самое сокровенное?

Наверное, она заполнила бы страницы воображаемого романа своими сновидениями; но теперь, пытаясь вспомнить, что ей снилось в эту ночь, она никак не могла схватить размытый образ, он ускользал, словно талые льдинки из рук поэта — странника Мацуо Басё, принявшего их за рыбёшек в одном своём стихотворении. Этого поэта она недолюбливала за его неряшливость, за вшивость, за то, что не подобрал брошенного в поле ребёнка, за обезьяньи маски в стихах, за грубый рогожный юмор и ещё за что‑то. Её любимым поэтом был Аривара Нарихира, который дурачил головы современникам своими женскими метаморфозами, а чувственной избыточностью в стихах вызывал нарекания со стороны придворных литературных противников.

Что же ей снилось? Ей приснилось: грудь её превратилась в камбалёшку и ушмыгнула, сверкая белым брюшком. «Нет, не буду же я всё это записывать…»

Марго считала, что мама обделила её красотой, что она всё забрала себе. Всё, о чём мечтала Марго в детстве, — это длинные волосы, пышная грудь, артистичность, умение флиртовать с молодыми мужчинами. Северную сдержанность она унаследовала от отца, Юозефа Нарышкина. Её тонкий эстетический вкус замещал чувство собственного несовершенства.

На глаза Марго вновь попался дневник. Она взяла его в руки и стала перелистывать. «Сегодня была практика в больнице, смотрели, как делается вскрытие трупов, я держался мужественно, зрелище было завораживающим и отвратительным. Ян (Янис) делал вскрытие подростка…» Она полистала дальше, наткнулась, судя по строфике, на стихотворение. «Гнутый стул выдаёт себя за венский…»

Марго поморщилась и захлопнула тетрадь. Она поднялась на мансарду, потянулась на носках, приняла весь мир в свои объятия. Вдруг под большим пальцем ноги что‑то хрустнуло. Марго отскочила. Ей показалось, что она раздавила сороконожку. От этой мысли ей стало неприятно. Марго наклонилась. Это была рыбья косточка.

Орест купался в море, доносился шум воды. Туман поднимался, и, словно сквозь промокашку, жёлтым пятном просвечивало солнце. Нежная мелодия японских колокольчиков переливалась в такт с мерцающими бликами на волнах. На берегу из‑за кустов шиповника появился Орест, как всегда нагишом; он держал за крылья какую‑то птицу. «Баклан, что ли? Нет, баклан чёрный», — подумала Марго.

— Что это? — спросила она.

— Чайка.

— Где ты взял её?

Марго вытянула длинную, красивую шею. «Как у царицы Нефертити!» — говаривал Орест.

— Она же мертвая! — воскликнула Марго.

— Да, мертвая. Я нашёл на берегу, — с кривой улыбкой произнёс Орест.

— Фу, какая гадость! Брось немедленно! Её надо бы похоронить, — вдруг с милосердной интонацией закончила Марго.

Второй день был посвящён похоронам.

Они решили заняться этим до завтрака, на голодный желудок. Орест положил птицу на траву во дворе, пошёл одеваться. Тем временем Флобер обнюхал мёртвую чайку. Минут через десять они вышли во двор вместе; Марго велела взять лопату в сарае за домом, мёртвую птицу положили в пластиковый пакет, после чего направились в рощу на сопку. По узкой тропинке, вьющейся между дубами, берёзами и старыми липами, они поднялись на вершину, откуда открывалась сквозь ветви морская равнина в дымке.