Невозможные жизни Греты Уэллс - Эндрю Шон Грир Страница 27

4 декабря 1985 г.

«Привет, Грета. Это Натан», – раздался голос из автоответчика.

С тех пор как я провела ночь с Лео, миновали три недели, и я испытывала странный внутренний разлад. Наконец, оказавшись в 1985 году, я нашла это сообщение. Как ясно я представляла себе Натана – в коричневом свитере, пропахшем трубочным дымом. Он сидит в красном кресле и поглаживает бороду, прежде чем собраться с духом и позвонить мне.

«Приятно было услышать твой голос. Рад, что у тебя все хорошо. Надо бы встретиться и пообедать вместе, но, боюсь, мне придется сражаться с Вашингтоном. Ухожу на войну! Перезвоню, когда вернусь. Хорошо, что мы снова общаемся. Пока».

Я стояла в коридоре, глядя на мигающий огонек автоответчика. Пока меня здесь не было, в моей жизни похозяйничала другая Грета. Конечно, она наворотила не больше, чем я в жизни каждой из тех двух. Как мне хочется, чтобы все встало на свои места!

Но вернемся назад, в то первое утро, когда я обнаружила непорядок.

Три недели назад, проснувшись, я заметила неладное. За день до этого был 1985 год, доктор Черлетти, внимательно рассматривающий меня. Далее: «Доброе утро, дорогая, как ты себя чувствуешь?» Снова Натан. Снова лежит рядом со мной и улыбается. Руке тяжело от гипса. 1941-й год вместо 1918-го.

– Это не то… – начала я, но, конечно, не могла досказать остального.

Он нахмурился и спросил:

– Не то? Ты о процедуре?

«Давай уедем. У моего отца есть ферма на севере». Она уехала туда с Лео, и конденсатор Черлетти больше не использовался.

Что случится, если одна из нас пропустит процедуру? Вот и ответ: дверь закроется. Мы словно двигались по кольцевой линии подземки, и, если одна из станций закрывалась на ремонт – кто-то пропускал процедуру, – поезд проносился мимо. Одна Грета вышла из игры, а мы, две остальные, могли только меняться местами друг с другом до ее возвращения. Не могла же я объяснять Натану, что Греты рассинхронизировались, последовательность нарушена: три бусины оказались неправильно нанизаны на нитку.

– Ничего, дорогой, я в порядке. Похоже, Фи проснулся.

– Она пропустила процедуру у Черлетти, – сказала я Рут на следующий день, снова пробудившись в 1985 году. – Пока она не вернется, я смогу попадать только сюда и в сорок первый.

– Расскажи о своем сыне.

Тетя не уставала восхищаться моими путешествиями. Я рассказала ей о Фи, о том, как он облизывает палец и оставляет в сахарнице крохотные ямки, когда мы не смотрим, о подаренном дядей Иксом Порошке невидимости, который Фи все еще пытается использовать, хотя тот давно уже выдохся.

– А Натан, должно быть, забавно выглядит без бороды, – со смехом сказала Рут.

Но я понимала – хотя сама Рут никогда об этом не заговаривала, что она, как и любой из нас, ждет рассказов о себе. Я тактично избегала этой темы и поэтому перешла к миссис Грин, расхаживающей по дому на манер горничной из готического романа.

– Мне кажется, – заметила она, – что ты скучаешь по обоим мирам.

Вот так я перемещалась туда и обратно: по средам отправлялась в очередное утро 1941 года, а по четвергам возвращалась в 1985-й. Я готовила еду для мужа и сына, пробиралась через одинокую жизнь другого человека и каждый раз, пробуждаясь, думала: когда же та, третья, явится обратно, чтобы восстановилось привычное чередование миров? Я не знала, что так сильно буду по этому скучать. Я не ожидала, что буду так завидовать ее жизни.

Я прочла дневник, который Грета 1918 года вела, пока не участвовала в наших перемещениях. Я видела билеты на поезд и багажные квитанции, засунутые между страницами. И вот как мне видятся дни, проведенные ею вместе с любимым Лео.

Повсюду еще были расклеены плакаты военного времени, предостерегавшие от ненужных поездок. Грета и Лео приехали в Бостон и четыре часа ждали другой поезд. Они бродили по заснеженному городу, купили для Лео в ломбарде дешевое золотое кольцо, чтобы упредить возможные вопросы. Наконец они добрались до нужной станции и вышли на покрытую гравием площадку с маленьким сараем. Постройка с дровяной печью предназначалась для обогрева железнодорожников, и те недовольно посмотрели на незнакомцев. Он согревал дыханием ее холодные руки и улыбался, пока, словно видение из русского романа, не показались сани, запряженные старой седой лошадкой. Сани скользили по снегу, а эти двое, прижавшись друг к другу, потягивали кофе и соприкасались руками, спрятанными в меха, пальто и перчатки. Под серо-фланелевым небом бесконечной чередой тянулись деревья. Нигде не было видно ни животных, ни домов, ни людей.

Они подъехали к маленькому каменному домику, где имелись только кухонная плита, камин и кровать, превращенная в диван при помощи множества подушек. Дом прилегал к длинной каменной стене, сложенной из булыжников, которые фермеры проклинали на протяжении многих веков. По другую сторону стены стоял еще один домик со ставнями на окне: из окна выглядывала белая голова пастушьей собаки, глазевшей мимо них, на дорогу. «Что этот пес высматривает?» – подумала она вслух, и возница впервые нарушил свое молчание: «Хозяина. Остальное его не интересует». Кивнув, он удалился. У двери стоял мешок с провизией, должно быть доставленный этим же возницей накануне; Лео подошел к мешку, достал колбасу и принялся жевать ее с довольным видом. Было слышно, как лошадь тяжело переступает по снегу. Грета рассматривала спокойный зимний пейзаж. Стоило ей отвернуться от окна, как Лео принялся ее целовать.

Запись в ее дневнике гласила, что этот недолгий промежуток времени они провели в настоящем раю для любовников. Там нечего было делать – только разводить огонь в печи, готовить еду, опускать прикрепленный к стене откидной столик и валяться в мягкой пуховой постели. Через длинное окно над кроватью слабо просачивался синий зимний свет. Пока ее молодой любовник спал, Грета приподнималась на локте и наблюдала за собакой, смотревшей на дорогу.

«Мне нравятся твои глаза, – сказал он однажды, когда они дурачились. – И морщинки вокруг них».

Она улыбнулась.

«Это не лучшее, что ты мог сказать».

«Почему? Мне и правда нравится».

«Это признаки моей старости».