Крайний - Маргарита Хемлин Страница 27

И вот Бельцек освободили. От меня ничего не осталось, кроме костей. И кости тонкие, как сухая солома. Я шла с другими, сколько могла. В Польше нас разместили в разных местах, где нашлась возможность. Я лежала от слабости. А когда встала, чтоб подышать свежим воздухом, сломалась нога. Отвезли в госпиталь. Перелом случился в нескольких направлениях. Операция, еще операция. В общем, я задержалась еще на год.

Мысли мои были с Моисеем. По сравнению со смертью — лагерь это все-таки жизнь. Только надо его пережить. Как-то ж мне удалось. Я молила Бога, чтоб и Моисей выбрался.

Однажды я немного гуляла по саду госпиталя. На костылях. Меня окликнул Моисей. Своим голосом. «Рахиль, — сказал Моисей. — Рахиль».

Мы вместе стали пробираться домой. Пришлось надолго задержаться в одном польском местечке. Из-за моей проклятой ноги. Нога не хотела двигаться. Мы осели в еврейском домике. Хозяева еле выжили. В войну скрывались. А тут мы. Но ничего, приняли.

Как-то вечером хозяин вбегает с криком, что надо спасаться куда глаза глядят, так как начинается погром. Убивают евреев.

Я спросил:

— Почему? Война ж закончилась?

Мама не ответила, а продолжала:

— Я встала с лежанки, но нога не выдержала моей нагрузки, и треснула пополам. Я поползла вперед. Моисей меня подхватил на руки, но уронил. Хозяева с детьми выбежали на улицу. Там их и зарезали поляки. Когда их резали, подоспели советские солдаты. Мы с отцом остались опять живые. Меня отправили в тот же госпиталь. Отец находился при мне. Мы делили больничную еду и старались сохранять спокойствие.

Наконец, мы окончательно выдвинулись в Остёр. Но Моисей заявил, что в Остёр идти не намеревается, а хорошо бы осесть на другом месте. Не знаю, почему. Остёр оставался для нас местом, где мы могли узнать про тебя, уверенность, что ты погиб, присутствовала в нас постоянно.

Год прожили под Брянском у добрых людей. Я болела, Моисей болел. Потом все-таки двинулись в сторону дома. Я умолила его зайти в Остёр. Здесь наши стены, здесь знакомые. Кусок хлеба дадут, а потом сами начнем становиться на ноги. Хоть с тобой, хоть без тебя.

Я спросил маму, чтобы поддержать разговор:

— Вы говорили про меня? По дороге вы про меня вспоминали?

Мама промолчала.

Вела рассказ дальше:

— Моисей мне ничего не рассказал о своих мучениях. Только что был в Гросс-Розене. Название хорошее, правда?

Она застала меня своим вопросом врасплох. Я подтвердил, что название очень хорошее. Очень.

Мама кивнула с довольной улыбкой.

— Но до Остра мы вдвоем не дошли. Я осталась в Рыкове у хороших людей. Мне наступал конец. Моисей сам пошкандыбал в Остёр. Я надеялась, что он живой.

Янкель меня увидел в Рыкове. Рассказал мне, что ты живой. В Чернигове. Привез сюда, к Моисею в больницу. Но он разозлился, что я тут. Приказал ехать обратно в Рыков и сюда не показываться. Янкель доставил меня обратно.

От Янкеля вчера узнала, что Моисея больше нету. Что он пошел к тебе в Чернигов и умер там с тобой, а ты приехал в Остёр. Вчера сказал. Привез меня сюда. Спасибо ему. Правда, спасибо? Да, Нисл?

Янкель сидел тут же. Но как-то наготове. Будто чего-то ждал лишнего.

Вдруг он поднялся и занял место до самого наката землянки.

И резанул рукой:

— Ладно. Рахиль, хватит на первый момент. Поспи.

Мама послушно закивала.

Мы с Янкелем вышли.

Я спросил:

— Зачем она такие нервные рассказы делает? Понятно, женщина. Готовилась к встрече. Может, даже репетировала. А мне, может, сначала ей хотелось как матери тоже про себя рассказать. Надо забыть. И мне, и ей. Сейчас нас ждут новые испытания. А она старое на хлеб намазывает. А это ж не масло. Как ты думаешь, Янкель?

— Не масло. Она и правда репетировала. Я ей сказал, что привезу тебя. Она мне ой сколько рассказала. Ой, сколько. Не дай Бог.

— А ты ей про меня рассказал? Про отряд?

— В общем и целом. Но про твое мужество и беззаветную смелость отметил.

Мне стало лучше.

— Короче, Янкель. Забудем. Ты маму пригрел. Давай как в военных условиях — без вопросов.

Я сам удивлялся своим словам и настроению. Еще пару часов назад я мечтал узнать про родителей. По-человечески выпытать у Цегельника всю глубину. А тут выслушал из первых уст, и сам ставлю крест. Но то говорил не я, а мое истерзанное сердце.

И сердце продолжало, чтобы облегчиться:

— Янкель. Я убил человека. Немца. Ты меня скрываешь. И это есть вся правда. С моей стороны. У тебя есть своя сторона. Если ты захочешь, ты мне дашь ее понять. Меньше знаешь — меньше достанется врагам. Твоя учеба? Твоя. Теперь давай задание на ближайшие дни.

Янкель молчал. У него проступал виноватый вид.

Он сказал:

— Нисл. Я дал слабину. Я сказал Рахили, что ты тут. Она совсем плохая. Моисея не стало. Ее надо было поддержать. И я раскрыл про тебя. Теперь она не может возвращаться в Рыков. Она не сможет тебя бросить. Она к тебе прилепится. И ты ее не отлепишь. И я ее не отлеплю. Ей надо оставаться тут, с тобой. Ее надо тянуть. Потянешь?

Я растерялся. Сейчас не война, чтобы пожилой больной женщине постоянно находиться в лесу. Хоть и в удобной землянке.

Я высказал свое сомнение Янкелю.

Янкель согласился. Мы решили, что мама отправится в Рыков, где она уже прижилась у знакомой Янкеля. Знакомая никому не выдаст, даже если ей мама скажет про меня. В конце концов у каждой матери есть сын и запретить ей говорить про него не имеет права никто. Никто. Вплоть до самого сына.

Янкель поведал мне также, что женщина, у которой живет в Рыкове мама, — очень надежный человек. Янкель ее знает еще с партизан. Она находилась с ним рядом в 44-м году. Вместе они воевали. У них зародилась привязанность. Женщина украинская, простая и честная. Не раз и не два рисковала ради Янкеля. И он ради нее. Про любовь они между собой не говорят. Но если кто захочет их разлучить, тот получит. Янкель сжал кулаки и погрозил в небо.

Я сказал, что напрасно отдал свою хату Дудке. В ней могла бы жить мама на родной земле.

Янкель твердо указал мне, что я ошибаюсь. Я рубил концы. И это обязательная жертва с моей стороны. Если человек остается без хаты, значит, он и вправду уезжает куда-то. Если б я за собой оставил хату, бродили б подозрения, что кручусь где-то тут.

Я согласился.

Янкель добавил:

— Я предлагал Рахили жить в Остре. Я б ей вашу хату в два счета освободил. Еще как только Рахиль с Моисеем объявились. Но Рахиль ждала распоряжения от Моисея. А Моисей ни под каким видом жить в Остре не намеревался. Твердил, перед тем, как меня выгнать от себя: «В Остре жить не буду. Хоть мертвый, а в Остре жить не буду».