Второе пришествие кумранского учителя. Поцелуй Большого Змея - Яков Шехтер Страница 27

– Римляне, – с облегчением воскликнул отец.

Всадники подскакали к путникам и остановились. Разгоряченные лошади поводили головами и нервно переступали с ноги на ногу.

– Кто такие? – спросил один из всадников.

– Я плотник. Иду из Эйн-Геди в Йерихо. А это моя жена.

– Плотника мы и разыскиваем, – всадник направил копье в сторону отца. – Ты, часом, не ошибся, когда сказал Эйн-Геди? Может, тебе надо было назвать другой город, скажем, Эфрату?

– Нет, не ошибся, – твердо произнес отец и, вытащив из-за пазухи две сложенные вместе бронзовые пластинки, протянул их всаднику.

– Это еще что такое? – удивленно спросил тот.

– Диплома-диптих.

Всадник отвел копье, наклонился и взял пластинки. Раскрыв их, он внимательно прочитал высеченное на внутренней поверхности, сложил обратно и протянул отцу.

– Извини, друг. Служба. Сам понимаешь.

– Понимаю, – отец кивнул. – А кого вы ищете?

– Семью преступника из Эфраты. Его отец тоже плотник. Кстати, они по дороге вам не попадались?

– А как выглядят?

– Мужчина твоих лет, а женщина, – он оценивающе посмотрел на мать. – Женщина помоложе, чем твоя жена. С ними мальчишка лет двенадцати.

– Нет, – решительно ответил отец. – От самого Эйн-Геди дорога была пустой. Только двое самаритян на повозке, полной фиников, ехали за нами следом, но еще до полудня свернули на иерусалимскую дорогу.

– Понятно, – всадник поднял руку в римском приветствии. – Счастливого пути, друг.

– И вам удачи, – поднял в ответном приветствии руку отец.

Всадники с места взяли в галоп, и спустя несколько мгновений вокруг снова воцарилась знойная тишина.

– Подействовало, – с облегчением вздохнула мать. – Верховный терапевт знает, что делает.

– На римлян это действует, – отец свернул веревку и запрятал ее в мешок. – Я о другом думаю. Коли нас так основательно ищут, не лучше ли все-таки податься в Галилею?

– Ни за что, – губы матери сжались в полоску. – И вообще, – она вдруг улыбнулась, и розовый бутон губ снова расцвел на лице. – Римляне считают, что мать преступника моложе меня, может, я намажу лицом пылью, сгорблюсь, и тогда нас вообще никто не заподозрит.

– Успеется, – улыбнулся в ответ отец. – От римлян нас защищает диптих, а сирийцы не настолько наблюдательны.

Они продолжили путь. Длинные фиолетовые тени скал легли на дорогу. Соленое море плоско и неподвижно лежало у их ног, голубое, словно небо над горами Моава.

Застава сирийских наемников пряталась за поворотом дороги. Отец едва успел достать веревку, как первый дозорный, подскочив, грубо схватил его за плечо.

– Кто такие? – прорычал он, обдавая отца смрадным дыханием. Полы полосатого халата сирийца покрывал сложный орнамент из свежих и старых пятен, дырочек разного размера и разной формы, прожженных искрами бесчисленных костров. Блестящее от пота лицо сирийца было обильно усыпано черными угрями, также напоминавшими следы искр.

– Я бывший боец аукселиарии, – спокойно ответил отец, с трудом преодолевая желание немедленно сбросить с плеча руку и отодвинуться подальше от вонючего наемника.

– А ну, пойдем, выясним, что за аукселиария такая, – сириец толкнул отца по направлению к скале, под которой, небрежно заложив ногу за ногу, сидел еще один дозорный. Пара бедно одетых крестьян не вызывала у него опасений.

Отец подошел к скале и вдруг услышал за спиной сдавленные крики. Обернувшись, он увидел, как двое сирийцев, выскочивших из-за камней, валят мать на землю. Один срывал с нее платье, а второй, больно выкрутив руку, зажимал рот.

Дальнейшее произошло очень быстро. Куда быстрее, чем описание тех событий. Отец вывернулся из-под руки стражника, сорвал с пояса веревку и почти неуловимым для глаза движением обернул один из ее концов вокруг руки. Второй конец, с завязанным узлом, вдруг описал петлю в воздухе и обхватил запястье сирийца, тянувшего из ножен кривой меч. Резкий рывок и сириец с воплем боли полетел на землю. В то же мгновение веревка соскользнула с его руки, оставив после себя кровоточащую рану.

Стражник, сидевший под скалой, среагировал моментально. Вскочив на ноги, он не раздумывая, запустил в отца копьем. Отец пригнулся, и копье, пролетев прямо над его головой, шлепнулось в маслянистую воду Соленого моря.

В два прыжка преодолев расстояние между ним и стражником, отец выбросил вперед руку с веревкой. Узел полетел прямо в лицо сирийцу и, если бы тот не прикрылся щитом, он превратил бы его нос в лепешку. Щит загудел от удара. Стражник, как видно, опытный боец, презрительно усмехнулся и, выхватив из ножен меч, занес его над собой. Удар, нанесенный с такого замаха, мог бы рассечь отца до пояса, но меч даже не успел начать движение вниз. Веревка, поблескивающая металлом, обхватила икру правой ноги сирийца. Рывок – и он шлепнулся на землю. Меч отлетел далеко в сторону, а голова, защищенная только войлочной шапочкой, ударилась с размаху о торчащий из земли камень. Стражник коротко вскрикнул, засучил ногами и затих.

Отец обернулся. Двое наемников были так поглощены делом, что не обратили внимания на случившееся. Мать лежала на земле лицом вниз, один из сирийцев стоял прямо на ее рассыпавшихся волосах, не давая возможности поднять голову, а второй задрав юбку до середины спины, возился со своим халатом, поспешно развязывая пояс.

Отец молча побежал к сирийцам. Его глаза сузились, лицо пылало. Наемник, стоявший на волосах матери, схватился было за рукоятку меча, но дальнейшее произошло так быстро, что лезвие не успело преодолеть даже половины пути из ножен. Веревка обвилась вокруг горла склонившегося над матерью сирийца, насильник хрюкнул, его голова дернулась и приняла неестественное положение. Нелепо размахивая руками, он повалился на спину и задергался в предсмертных конвульсиях.

Веревка снова взметнулась, у второго сирийца не оказалось щита, поэтому удар узлом пришелся точно по носу. Кровь брызнула во все стороны, словно веревка пробила бурдюк с вином. Сириец выпустил рукоять меча, схватился обеими руками за лицо и завыл.

– Бежим, – отец поднял с земли мать. – Бежим, кто знает, сколько их еще там, за скалами.

Мать с трудом встала на ноги, одернула платье, прикрыла волосы сбившимся на шею платком и заковыляла по дороге, держась за отцовскую руку. С каждым шагом ее поступь становилась все тверже и тверже. Очень скоро она пришла в себя и вместе с отцом перешла на бег.

Дорога поднималась вверх, застава, вернее то, что от нее осталось – валявшиеся на земле скорченные фигурки сирийцев, – опускалась вниз. На самом перевале, откуда дорога начинала круто спускаться в уже накрытую черно-фиолетовой тенью сумерек прибрежную долину, отец остановился.

Картина, раскрывавшаяся с вершины, зачаровывала. Огромная чаша синей, темнеющей с каждой минутой воды, горящие розовым огнем верхушки гор Моава, освещенные заходящим солнцем, белые глыбы соляных утесов, желтый песок дороги и одинокий орел, парящий высоко в небе. Отец запрокинул голову и посмотрел на орла. Он медленно кружил над коричневыми скалами, уходящими в сторону Кумрана.