Предпоследняя правда - Елена Колина Страница 27

По сравнению с Аленой и Аришей, Нина… нехорошо так говорить, но она просто отсталая!.. Алена и Ариша прекрасно играют на пианино, Алена катается на коньках и на лыжах, как профессиональная спортсменка, Ариша знает наизусть сотни стихов… Нет-нет, она не глупа и несправедлива настолько, чтобы ожидать столичных изысков от девочки, выросшей с пьющей матерью и учившейся в поселковой школе. Всему — лыжам и стихам — нужно научить, а Нину учить было некому.

Ольга Алексеевна всегда гордилась своей объективностью. Не позволяла себе, как многие преподаватели, личных симпатий и антипатий: не понравился студент, показался нахальным, развязным, — раз и тройку ему вместо четверки. Она всегда себя контролировала: не понравился студент — она ему дополнительный вопрос. Ну а уж если не ответил, тогда держись…Так неужели она будет несправедлива к сироте?..

…Но эта девочка не знает самых элементарных вещей!.. Не знает, что «Медного всадника» написал Пушкин, что в Москве есть Третьяковка и Пушкинский музей, она даже — смешно сказать — не знала, что в Ленинград ездят на поезде…

А почему она все время молчит?.. Девочки в ее возрасте даже излишне эмоциональны и болтливы, а эта — то ли хмурится, то ли улыбается, и все молча. Молчунья, от природы неразговорчивая, эмоционально не развитая или просто туповата?..

Ольга Алексеевна значительно посмотрела на мужа и, понизив голос, сказала:

— Все не так страшно. Она ничего не знает.

— Чего ничего? — раздраженно спросил Андрей Петрович. — Что ты тут шепчешь, понимаешь, как шпионка?..

Ольга Алексеевна не обратила внимания на тон мужа, — он нервничает, чувствует себя не в своей тарелке. Она и сама нервничала. Одно дело принять благородное решение, и совсем другое, когда вот оно, твое благородное решение, спит в гостиной.

— Нина не знает, кто она и откуда. Для нее ее жизнь началась в поселке. Она не знает, кто ее отец, — терпеливо пояснила Ольга Алексеевна. — Катька ей что-то наплела, — ну как обычно говорят, что отец летчик, разбился, или что-то вроде того… Хоть тут ума хватило…Кстати, я подумала — с алкоголизмом мы с тобой погорячились. Откуда у нее НАСЛЕДСТВЕННЫЙ алкоголизм? Катька ведь начала пить уже там, в поселке, когда…

— Когда его… — продолжил Андрей Петрович, приставил к голове палец и нажал на воображаемый курок, что означало «расстреляли».

— Андрюшонок, теперь самое главное. Слушай меня внимательно.

— Ну? — недовольно отозвался Андрей Петрович. — Что еще? Ну?..

— Ну… ну вот. Ты только сразу не возражай. В общем… Девочка не знает, что мы с Катькой сестры, что она моя родная племянница. И Я ЕЙ НЕ СКАЗАЛА. Теперь понимаешь?

— А чего тут не понять? Конечно, понимаю. Не знает, так скажи ей.

Ольга Алексеевна устало откинулась на стуле, вздохнула — как он иногда тяжело соображает, прямо как трактор, слышно, как гусеницы скрипят…

— И пусть все так и остается. ПУСТЬ ВСЕ ТАК И ОСТАЕТСЯ. Я сказала: «Ты осталась сиротой, мы с Андреем Петровичем как коммунисты пришли к тебе на помощь».

— Не по-онял… — сердито пробасил Андрей Петрович, сообразив наконец, о чем речь, и упрямо набычился. С покрасневшего затылка медленно поползла капля пота.

Все, с кем Андрей Петрович напрямую общался в районе, директора крупных заводов, секретари больших партийных организаций, были знакомы с этим тягучим «не по-онял» в диапазоне от «не одобряю» до «ты у меня вылетишь из партии!» и умели распознавать настроение «первого» по степени покраснения от приятно розового цвета свежего окорока до багряного апоплексического румянца. В райкоме, среди своих, бытовало выражение «он на тебя краснел?». За покраснением обычно следовал крик.

Краснеть на Ольгу Алексеевну было бессмысленно, — Андрей Петрович и помыслить не мог повысить на нее голос или решить что-нибудь в одиночку. Его домашность и прирученность была несомненной, и дома привычка к многолетней власти проявлялась только на лингвистическом уровне — «не по-онял» выражало крайнюю степень неодобрения, которую он мог себе позволить. На угрожающее «не по-онял» Ольга Алексеевна обычно реагировала холодной улыбкой, — чуть кривила уголки губ, и он сразу же сдавал назад…. Страшно представить, что было бы, если бы Ольга Алексеевна не была такой умной… или такой сексуальной, в общем, если бы он так ее не любил.

…— Андрюшонок, я повторю. Я сказала: мы с Андреем Петровичем хоть и чужие тебе люди, но как твои приемные родители сделаем все, чтобы построить правильные взаимоотношения… Но и от тебя, конечно, тоже будет зависеть.

— Ну, Олюшонок, ты даешь… — Андрей Петрович потер лоб, недоуменно и обиженно посмотрел на жену, — он всегда обижался, когда не понимал чего-то, что она понимала.

— Получается, она нам родная, а мы будем врать, что чужая?..

— Не врать, а умалчивать… — уточнила Ольга Алексеевна. — Но мы все равно выполняем свой долг, делаем ей добро в память о Катьке.

— Ну, я не знаю… Полудобро какое-то получается… — хмыкнул Андрей Петрович.

Никто еще не называл его дядей, Катькина дочка могла бы говорить ему «дядя Андрюша». Зачем он вешал на себя весь этот риск, если оказывается, что она ему не родня?! Он-то хотел как лучше, он-то только потому, что родня… Жена сказала бы, что в нем говорит деревенское «родная кровь».

Андрей Петрович ни за что не произнес бы это вслух, между ними не было ни привычки, ни надобности обсуждать чувства, — всякие там разочарования, недовольства, обиды, но ему было ОБИДНО — предложение Ольги Алексеевны обесценивало его жертву, его подвиг. Катькина дочка будет им «чужой», — а зачем ему девочка, которая считает его чужим?..

— Олюшонок, это прямо какие-то тайны мадридского двора получаются… Ты придумала как в кино. Но это жизнь, Олюшонок, а не кино!.. Когда-нибудь Нина узнает, что твоя девичья фамилия такая же, как у Катьки. И поймет, что они сестры, то есть… тьфу, ты меня запутала… что вы сестры с Катькой.

— Это совпадение. Фамилия распространенная, — жестко произнесла Ольга Алексеевна. — У нее теперь твоя фамилия — Смирнова. В новой метрике «отец — Смирнов, мать — Смирнова». Через пару лет она и свою старую фамилию забудет, не то что Катькину!

Ольга Алексеевна привстала со стула, наклонилась к мужу через стол, зашептала:

— …Ну поверь мне, поверь! Никто никогда не узнает, ни она, ни девочки!..Я тебя прошу — ради тебя, ради нас всех — пусть все так и остается! Для общей пользы!

Ольга Алексеевна использовала и последний, самый сильный аргумент — девочки.

— Нам не придется объяснять девочкам, почему мы не общались с Катькой, почему она уехала из Ленинграда. Чем меньше ссылок на ту историю, чем дальше девочки будут от той истории, тем лучше… Господи, Андрюшонок, ДЕВОЧКИ!

Андрей Петрович кивнул:

— Ну… Олюшонок, я понимаю. Не объяснять девочкам, не врать, что произошло с Катькой, — это да, это я согласен… Возможность скрыть все следы — это да…