Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни - Ирэн Роздобудько Страница 27

— Ты кто? — спрашивает девочка.

Говорю ей, что я — фея. Та самая. Только в современной одежде. Не могу же я отличаться от других! Девочка ест мороженое. Мне хочется сказать ей нечто более важное, то, что она будет вспоминать позже. Но я боюсь, что она меня не поймет. Я боюсь рассказывать ей глупости, хотя мне этого очень хочется. Но — боюсь. Представляю себе, что случилось бы с Ассоль, если бы она не встретила корабль с алыми парусами. Была бы деревенской сумасшедшей — с длинными седыми косами, которые бы не остригла до старости. Собственно, о том, что сталось с ней лет через десять-пятнадцать после счастливой встречи, я тоже не хочу думать…

Я поглядываю на часы — скорее всего, они уже добрались до своего дома, улеглись.

— Наверное, пора идти, — говорю я. Девочка совсем успокоилась. — Бабушка будет волноваться…

— Да, — говорит девочка. Аккуратно вытирает ротик салфеткой, складывает руки на коленях. — А ты еще придешь ко мне?

— Не знаю, — говорю я. Говорю так потому, что не могу врать, не могу давать надежду, не хочу, чтобы меня кто-то ждал. — На свете много детей, которых иногда нужно водить в кондитерские. Их так много по всему свету! И поэтому для меня главное то, чтобы ты знала, что я — есть. А когда будет грустно — просто представь, что я с тобой. Тебе станет намного легче. Поверь мне. Договорились?

— Да! — Девочка встает со стула и осторожно ставит его на место.

Такая вот фигня, думаю я: природа порой бывает несправедлива. Эта девочка совсем не похожа на своих родителей. И понятно, получая такие уроки, никогда не будет похожа на женщину с задравшейся до груди блузкой. И у нее будут хорошие дети. Должна признать, что некоторые родители рождаются на свет сразу взрослыми негодяями лишь для того, чтобы мучить своих детей. Им неведомы потаенные движения детской души, они кричат на них и отпускают пощечины, дергают за руку и запрещают плакать…

— Когда вырастешь — у тебя будут хорошие дети! — говорю я. — Потому что ты никогда не будешь их обижать. Никогда не будешь забывать в зимних скверах. Это я тебе точно говорю.

— А что еще со мной будет? — спрашивает девочка, когда мы уже едем в такси по ее адресу.

— О! Столько хорошего, что и не перечесть! — говорю я. — Но не могу рассказывать, чтобы не сглазить.

— Хорошо! — вздыхает девочка. — Вот мой подъезд. Спасибо.

Я провожаю ее до двери, нажимаю кнопку звонка. Мне нужно убедиться, что там все в порядке. Открывает бабушка — на ее лице такая же маска: зацементированная улыбка. Она целует девочку, кивает мне и быстро закрывает дверь… Такие вот дела.

…Троллейбус тронулся с места, и комично-трагичная троица осталась за его окнами.

Я осталась на месте. Я будто приросла к нему. Я могла бы стать для незнакомой маленькой девочки доброй феей, которую она запомнила бы на всю жизнь. Но она осталась там, посреди улицы, посреди стыда со своей упрямой приклеенной улыбкой. Я не могла вмешаться в ход событий, разве что — вот так, выстраивая их в ноосфере…

Дома я стала записывать в тетрадь очередную беседу. На сей раз сестра-конферансье объявила номер так: «Это — наша русалка! Если за ней не уследить — идет в душевую и стоит под водой часами. Всегда мокрая…»

У молодой женщины и правда белая кожа с мелкими рыхлыми складочками (такие остаются на кончиках пальцев, если долго сидишь в воде) и влажные длинные волосы. Как только за медсестрой закрылась дверь, женщина подошла к умывальнику, быстрым движением открыла кран и обильно окропила себя водой. Это взбодрило ее. И она начала говорить:

«Плыть вдоль коралловых рифов — все равно что читать книгу. Хорошую книгу. Или — как читать молитву…

От вида подводного мира хочется плакать. От счастья. От прикосновения к тому, что у людей называется раем. Только рая никто не видел. Может быть, он находится где-то у коралловых рифов?

Почему я сравниваю такое плавание с чтением книги? Точнее, с тем наслаждением, которое получаешь от созерцания букв на бумаге, слов, словосочетаний и предложений, которых раньше не слышал. Наверное, потому, что коралловый мир так же неповторим, как и слова, возникающие на страницах. С каждым движением он изменяется, становится новым, другим, неизведанным, а разноцветные окаменелости — красные, зеленые, сиреневые, ярко-желтые — остаются позади, будто только что прочитанные слова…

Каждый раз я беззвучно плачу, когда проплываю вдоль этой каменной саги, — слышу ее мелодию, хотя и не могу сказать определенно, о чем она.

Рыбы — это отдельная история. Когда я их вижу, удивляюсь совершенству природы и фантазии Бога.

Только представьте себе: ровный диск, будто вырезанный из синего бархата с лимонно-желтой каймой, с длинным красным носиком, который неустанно что-то склевывает с подводного цветка. Или вот: зеленый „огуречик“, в мелкую черную крапинку… Или: пурпурное чудовище, усеянное белыми бородавками, — настоящий мухомор! Узенькие серебристые рыбешки с плоскими телами подрагивают в полоске света, как ленточки в косичках первоклассниц, а рядом множество „живых лимонов“ — будто их сбросили с борта торгового судна, медленно кружат, все глубже погружаясь в бирюзовую бездну. Двухметровая рыба-игла с глазами навыкат и тупым рыльцем наискось прошивает синий шелк. Стаи серебристо-черных барракуд, будто острые лезвия, неподвижно и угрожающе висят под самым краем воды.

Эти рыбы не боятся людей. Их яркие краски свидетельствуют о том, что они — несъедобные. Значит, им ничего не угрожает. Наоборот! Они сами готовы подплыть и полоснуть по ноге ядовитыми плавниками. Это их мир, их рай. Они ревностно охраняют его от непрошеных гостей в ластах и масках.

И поэтому — не нужно суетиться.

Я всегда лежу над этим раем тихо-тихо, распростерши руки. Мое дыхание, как душа, медленно выходит из трубки.

…Слова — те же рыбы. Они выпархивают из меня неуловимыми стайками и уплывают куда-то в глубь бездны. Иногда это легкие, яркие стайки мелких полупрозрачных рыбешек с красными или желтыми плавниками. Но случается, дав им жизнь, я вижу, что они — гигантские, объемные. Они хищно раздувают жабры, будто им мало места в собственном теле. Они не знают, что порождены мною. Они отправляются в свое путешествие, в далекие страны, которые мне никогда не увидеть. Ведь я не могу плыть за ними вслед!

Я должна раскачиваться на поверхности и плакать от счастья или мысленно читать молитву.

Меня мучает только один страх: а что если утром следующего дня, когда я снова вернусь к этому берегу, — не увижу ни единого рифа, ни единой рыбы. Вдруг все изменится?! Поднимется буря, ураган, цунами, и вместо морского рая я увижу барханы, будто пустынный пейзаж: с самолета? За что тогда зацепится мой взгляд? Какую молитву прочту?

Все может быть… все может быть…

Дважды, а может трижды, во время ныряния я должна отрывать лицо от воды, смотреть, где я, не занесло ли меня слишком далеко. Наконец — промыть маску и вылить из трубки воду. И что же я вижу?