Только не говори маме. История одного предательства - Тони Магуайр Страница 27

Моя рано повзрослевшая душа уже научилась пониманию и состраданию. Я видела перед собой одинокую женщину средних лет, не искушенную в политесе, не привыкшую к общению с детьми. С предубеждением разглядывая ее высокую костлявую фигуру, я мысленно окрестила ее ведьмой. Мое отношение к ней сформировалось.

Нас с матерью провели в аскетически обставленную гостиную, где усадили в неудобные кресла с высокой спинкой и девственно чистыми подлокотниками. Вскоре появился обязательный поднос с чаем, без которого, казалось, не начинался ни один взрослый разговор.

Пока я пыталась уравновесить на коленях маленькую тарелку с сухой лепешкой, неловко придерживая чашку с чаем, мы с крестной оценивали друг друга. Если я видела перед собой ведьму, то она, я была в этом уверена, видела угрюмого, неулыбчивого ребенка, слишком высокого для своего возраста и слишком худого. Неприязнь, которой я прониклась к ней, нашла свое отражение в ее взгляде.

Я слушала, как две женщины говорят обо мне, словно я была неодушевленным предметом. Впервые в жизни я была по-настоящему возмущена своей матерью и сидела глубоко подавленная. Как она может, думала я, оставить меня здесь?

Я услышала, как их разговор закончился, почувствовала неловкую паузу, которую нарушил голос крестной:

— Что ж, тогда оставляю вас одних, чтобы вы могли попрощаться.

После чего она резко встала с кресла, чтобы забрать поднос с чаем.

Мы с матерью украдкой поглядывали друг на друга, и я ждала, что она сделает первый шаг. Наконец она открыла свою сумку, достала конверт и протянула его мне.

— Антуанетта, — тихо сказала она, — мне пора. Тут немного карманных денег. Этого хватит до тех пор, пока я не приеду за тобой.

Я стояла в онемении и изумлении, а она чмокнула меня и поспешно ушла. Услышав, как хлопнула входная дверь, я подошла к окну. Отдернув сетчатую штору, я с тоской смотрела ей вслед, пока она не скрылась из виду. Она ни разу не оглянулась.

Злость и возмущение переполняли меня. Я невыносимо скучала по Джуди. По ночам слезы текли по моим щекам, когда я думала о судьбе своих питомцев. Я была наказана, но не понимала за что. Я скрывала свое горе под маской уныния, и моей крестной, не имевшей опыта общения с детьми, было невдомек, что ребенок страдает из-за прошлых обид. В моем поведении она видела лишь протест.

В родительском доме моя неуравновешенность практически не проявлялась, поскольку отец с матерью, подобно крышке в закупоренном сосуде, сдерживали растущее давление. Там я была под контролем, эмоции жестоко подавляла, а мое поведение было запрограммированным. Теперь, в отсутствие сдерживающих факторов, мои пороки полезли из всех щелей. Так бывает, когда животное, дрессированное страхом, возвращается к своим дурным привычкам, как только этот страх исчезает. Я была не из тех детей, кого воспитывали похвалой и вниманием, от чего рождаются уверенность в себе и высокая самооценка. Я была ребенком, которого по ночам мучили кошмары, а днем терзали сомнения. Я была ребенком, которого не только разом лишили всего знакомого и привычного, но еще и напугали тем, что бросят навсегда. Не приученная к независимости, не умеющая управлять своими эмоциями, в чужом доме я чувствовала себя еще более беззащитной, и любые правила, которые пыталась навязать мне крестная, вызывали во мне протест.

Моими хозяевами были родители: отец держал меня в узде своими угрозами, а мать умело манипулировала моими чувствами. Теперь злость стала доминирующей эмоцией, и она определяла мое поведение. Злость была для меня щитом от несчастий, а крестная стала мишенью этой злости. Ей оставалось лишь беспомощно наблюдать за тем, как я, твердо настроенная не уступать ей ни в чем, с вызовом встречаю любое из ее распоряжений.

«Не беги, Антуанетта», — говорила она, когда мы выходили из церкви, — и я бежала. «Из школы сразу домой» — и я нарочно болталась по улице. «Ешь салат» — и я размазывала еду по тарелке, пока она не разрешала мне выйти из-за стола, после чего я убегала к себе в комнату и садилась за книгу. Она писала моей матери о том, что я страдаю, и советовала забрать меня. Мама, которая, как я думаю, надеялась на то, что крестная привяжется ко мне и захочет оставить у себя, все-таки решилась меня забрать.

Уже потом я узнала, что крестная, не преуспевшая в воспитании ребенка, винила в этом себя, а не меня с моим плохим поведением. Вот почему в письме к матери она не стала жаловаться и таким образом спасла меня от наказания.

Я была счастлива, покидая ее дом, который так и не успела полюбить. Я с нетерпением ждала, когда смогу помахать рукой старушке, которая, я знала, никогда не хотела жить со мной и никогда не любила меня. Может, если бы у меня была возможность заглянуть в будущее, я бы хорошенько подумала, стоит ли уезжать от крестной, но в одиннадцать лет я не знала, что ждет меня впереди.