Рождество под кипарисами - Лейла Слимани Страница 27

Рядом с доктором стояла светловолосая жен-щина, но рассмотреть ее лицо или полюбоваться фигурой не было никакой возможности, ибо взгляд неодолимо притягивала ее грудь, огромная, выпирающая, невероятного размера. Хозяйка одарила Матильду ленивой улыбкой и вялым рукопожатием. Она была причесана по последней моде, одета словно с картинки глянцевого журнала, а между тем все в ней источало вульгарность, и не было ни намека на утонченность. Ни в том, как она накрасила губы оранжевой помадой, ни в том, как она дотронулась до рукава Матильды, ни тем более в том, как она прищелкивала языком в конце каждой фразы. Судя по всему, она хотела установить с Матильдой отношения по идиотскому принципу «женской солидарности», а может, по национальному. Коринна была француженкой «из Дюнкерка», несколько раз повторила она, раскатывая «р». Матильда поставила себя в нелепое положение, когда, поднявшись на крыльцо дома, протянула Коринне два блюда – со сдобным эльзасским кексом куглофом и пирогом с инжиром. Хозяйка подхватила блюда кончиками пальцев – так же неловко, как человек, впервые в жизни взявший на руки младенца. Амину стало стыдно за жену, и Матильда это поняла. Коринна не относилась к породе женщин, тратящих силы на выпечку, теряющих время, молодость и красоту на душной кухне, среди бестолковой прислуги и орущих детей. Драган, видимо, почувствовал возникшую напряженность и стал горячо, в любезных выражениях благодарить Матильду. Он приподнял салфетку, прикрывавшую блюдо, наклонился, почти касаясь носом пирога, и глубоко, неспешно втянул носом его аромат.

– Какое чудо! – воскликнул он, и Матильда покраснела.

Коринна повела ее в гостиную, пригласила сесть в кресло, предложила выпить, потом сама уселась напротив и начала рассказ о своей жизни, а Матильда все это время думала: «Она проститутка». Она почти не слушала слова хозяйки, потому что была уверена, что это ложь и больше ничего, а ей не хотелось, чтобы ее дурачили. Люди приезжали сюда, в этот затерянный на краю света город, только для того, чтобы наврать о себе и начать жизнь с чистого листа. Матильде пришлось выслушать повествование о встрече Коринны с богатым венгерским гинекологом, но она ни на секунду не поверила в историю любви, поразившей их с первого взгляда. Во время аперитива, когда Матильда, не заботясь о количестве, пила превосходный портвейн, она думала только об одном. Она смотрела, как входит и выходит марокканец-дворецкий, как лучезарно улыбается ее муж, как сверкает перстень с печаткой, сдавливавший пухлый палец доктора, и думала: «Она проститутка». Эти слова оглушительно грохотали у нее в мозгу, как автоматные очереди. Она представляла себе Коринну в дюнкеркском борделе – несчастную девушку, оцепеневшую от холода и стыда, полуголую толстушку в нейлоновой комбинации и коротких носочках. Драган наверняка вытащил ее из грязи, может, даже испытывал к ней страстную любовь и рыцарские чувства, но это ничего не меняло. Эта женщина смущала Матильду, внушала отвращение и зачаровывала, она интересовала ее и вызывала желание бежать от нее подальше.

Во время аперитива, когда беседа замирала и повисало неловкое молчание, Драган несколько раз вспоминал Матильдины пироги, которыми ему не терпелось полакомиться, и бросал на нее заговорщический взгляд. Он всегда лучше ладил с женщинами. В детстве ничто не причиняло ему таких страданий, как пребывание в школе-пансионе для мальчиков, куда записали его родители и где ему пришлось жить в тяжелой атмосфере подчеркнутой мужественности. Он любил женщин не как соблазнитель, а как друг, как брат. В его взрослой жизни, отмеченной изгнанием и скитаниями, женщины всегда были ему союзницами. Они понимали его мрачное, депрессивное настроение, они знали, каково это, когда тебя воспринимают только как самку, так же как и самого Драгана воспринимали по одному-единственному абсурдному признаку его вероисповедания. У женщин он научился не терять боевой дух, оставаясь смиренным, он понял, что радоваться жизни – значит мстить тем, кто отрицает твое существование.

Амина и Матильду удивила элегантность дома Палоши. Глядя на эту пару, трудно было предположить в них такую утонченность вкуса, такую изысканность в подборе мебели, тканей обивки, цветовых сочетаний. Они расположились в очаровательной гостиной, широкая застекленная стена которой выходила на улицу и в сад, содержавшийся в восхитительном порядке. По дальней стене вились ветви бугенвиллеи, пышно цвела глициния. Коринна велела поставить стол и стулья под жакарандой.

– Но кажется, сейчас все-таки слишком жарко, чтобы обедать на улице, правда? – засомневалась она.

Всякий раз, когда она говорила или смеялась, ее грудь вздымалась, и создавалось впечатление, будто вся эта роскошь вот-вот выскочит из платья и расправится, а соски, почувствовав свободу, распустятся, как весенние почки на деревьях. Амин не сводил с нее глаз и с удовольствием улыбался, красивый как никогда. Оттого что он все дни проводил на открытом воздухе, от ветра и солнца его лицо стало тоньше, глаза словно глядели в безграничную даль, а кожа источала едва заметный приятный запах. Матильда знала, что он умеет быть неотразимо привлекательным для женщин. Она гадала, что привело его в этот дом – желание доставить ей удовольствие, приняв приглашение на обед, или округлые формы и чувственность этой женщины.

– Ваша жена очень элегантна, – заметил Амин, поднявшись на крыльцо, и томно припал губами к руке хозяйки.

– О, эти пироги выглядят так соблазнительно! Ваша жена – настоящая мастерица, – отозвался Драган.

Когда за столом он снова заговорил о ее выпечке, Матильде захотелось провалиться сквозь землю. Она прижала руки к вискам, стараясь приподнять волосы: ее прическа осела и потеряла форму. Матильда обливалась потом, на платье под мышками и между грудями расплылись мокрые пятна. Матильда провела все утро, хлопоча на кухне, потом нужно было по-быстрому накормить детей и дать распоряжения Тамо. Не успели они проехать и десяти километров, как машина заглохла. И ей пришлось ее толкать, потому что Амин заявил, что она не сумеет быстро завести машину. Отправив в рот миниатюрную порцию мусса из утиной печени, она поняла, что муж схитрил: он заставил ее толкать старую развалюху, потому что боялся испортить свой выходной пиджак. Это он виноват в том, что она приехала в гости к Палоши измученная и потная, от коленей до щиколоток искусанная насекомыми. Она похвалила Коринну за изысканные закуски и опустила руку под стол, чтобы почесать зудящие икры.

Она хотела задать вопрос: «Что вы делали во время войны?» Ей казалось, что это единственный способ узнать человека. Но Амин, которому белое вино развязало язык, заговорил с Драганом о марокканской политике, и женщинам оставалось только молча обмениваться улыбками. Коринна уронила пепел от сигареты на пол, и малюсенький уголек подпалил бахрому ковра. С усталым видом и мутным от спиртного взором она пригласила Матильду пойти с ней в сад, та неохотно согласилась. «Пусть говорит, а я послушаю», – твердила она про себя упрямо и злобно. Коринна достала из тумбочки пачку сигарет и предложила Матильде закурить.

– В следующий раз берите с собой детей. Я велела приготовить всякие лакомства, к тому же в дальней комнате есть несколько старых игрушек. Они остались от прежних владельцев, – печально пояснила она дрогнувшим голосом.