Мы совершенно не в себе - Карен Джой Фаулер Страница 27

Я обнаружила, что непреднамеренно избегаю занятий, где речь идет о приматах. Генетика, физическая антропология, психология, разумеется, – мимо. Вы удивитесь, как трудно увернуться от приматов. Выбираешь введение в классическую китайскую литературу – и неделю читаешь про то, как царь обезьян Сунь Укун куролесил на небесах. Записываешься на европейскую – пожалуйста, в списке “Отчет для академии” Кафки, где рассказчик – обезьяна Красный Петер, и преподаватель вещает, что это метафорическое изображение еврейства, и ты, в общем, понимаешь, что он имеет в виду, но это не самое очевидное прочтение. В курсе астрономии наверняка найдется место пионерским полетам в космос шимпанзе и собак. Вероятно, вам покажут фотографии шимпанзе в шлемах, с улыбкой от уха до уха, и тебе нестерпимо захочется сказать, что у шимпанзе такой оскал означает страх и ничего больше, сколько бы они ни прожили среди людей. Радостные шимпанзе-космонавты откровенно перепуганы. Но ты, вероятно, прикусишь язык и промолчишь.

Так что это неправда – я думала о Ферн. Другое дело, что думала, когда бывал внешний стимул, и не подолгу.

Я приехала в Дэвис, одновременно чтобы найти свое прошлое (брата) и расстаться с ним (девочкой-обезьянкой). Под девочкой-обезьянкой я, конечно, подразумеваю себя, не Ферн, какая же она обезьянка. Видимо, той недоступной частью мозга, внутри того мышления, которое не доходит до слов, я все еще верила, что могу исправиться, и семья тоже, и мы станем жить-поживать, как будто не отнимали у нас никакой Ферн. Видимо, я считала, что это было бы к лучшему.

После регистрации в общежитии первокурсников я приняла решение никогда не говорить о своей семье. Болтливость я уже избыла и не ждала проблем с этой стороны. Но, к моему удивлению, оставленные дома родные нередко делались темой дня у студентов, и обойти ее оказалось труднее, чем я надеялась.

Сначала мне досталась в соседи Ларкин Роудз, фанатка “Секретных материалов” из Лос-Гатоса. Природная блондинка, она красила волосы в рыжий цвет и заставляла нас звать ее Скалли. В минуты сильного волнения Скалли моментально становилась банно-розовой, потом тут же белой, потом снова розовой – прямо покадровая съемка. Говорить о своей семье она начала едва ли не с первой минуты знакомства.

Скалли заселилась первой, выбрала кровать и ворохом бросила на нее вещи (так они лежали месяцами – в этом гнезде она и спала). Когда я открыла дверь, она вешала на стену постеры. Сперва знаменитый “Хочу верить” из “Секретных материалов”, потом “Эдвард Руки-Ножницы” – с ее любимым Джонни Деппом, как она сказала.

– А у тебя что? – спросила Скалли.

Наверное, я произвела бы лучшее впечатление, будь у меня хоть один постер.

По счастью, Скалли была старшей из трех сестер и привыкла восполнять чужое скудоумие. Она поведала, что ее отец – подрядчик на строительстве эксклюзивного жилья, домов, где роликовые лестницы в библиотеках, красные карпы в фонтанах, гардеробные размером с ванную и ванные размером со спальню. Выходные он проводит на ренессансных ярмарках: разгуливает в бархатной шляпе и кланяется красоткам.

А мать придумывает наборы для вышивки крестиком и продает под маркой “Х-Роудз” (Х как крестик). Она ездит с мастер-классами по всей стране, но особенно популярна на юге. У Скалли на кровати лежала подушка, на которой был вышит вид сверху на Великую китайскую стену – и правда как настоящий, потрясающая игра света и тени.

Однажды Скалли пропустила из-за матери школьный бал – та велела ей почистить швы между плитками в ванной при помощи зубной щетки и отбеливающего средства.

– Это все, что нужно знать о моей маме. Номер Марты Стюарт ^[9]у нее на быстром вызове. Ну, не в реальности. Как бы ментально.

Она остановила на мне взгляд печальных голубых глаз и жалобно спросила:

– У тебя так было: ты взрослеешь, все вокруг кажется таким нормальным, а потом хлоп – и понимаешь, что вся твоя семейка – психи?

К тому времени она знала меня минут двадцать.

Чудовищно компанейская, она практически с первого шага стала на короткой ноге со всеми. Кажется, весь мир сосредоточился в нашей комнате. Когда бы я ни вернулась, после занятий или обеда, когда бы я ни проснулась ночью – у нас обязательно сидело, привалившись к стенке, полдюжины первокурсниц, которые трепались о динамике игры “Бей крота” и родственниках. Родители просто чокнутые! – они только что это поняли, как Скалли. У всех до единой были чокнутые родители.

Одну мамаша песочила целое лето за результат В+ по биологии, потому что выросла в каком-то районе Дели, где такие баллы всерьез не принимались ^[10].

У другой отец, прежде чем идти завтракать в ресторан, выстраивал семью у холодильника и заставлял залпом выпивать апельсиновый сок, потому что заказывать его слишком дорого, а какой же завтрак без сока.

Однажды вечером девочка из комнаты через коридор, Эбби как-то там, рассказала нам, что у нее есть старшая сестра, и эта сестра в шестнадцать лет рассказала ей, что, когда ей было три года, их папа заставлял ее трогать его пенис. Проговаривая все это, Эбби лежала в ногах моей кровати, оперев голову на согнутую руку, обвитую рекой ее черных волос. Кажется, на Эбби была майка и фланелевые пижамные штаны в клетку. В них она спала, в них же ходила на занятия. По ее словам, в Лос-Анджелесе все ходят в школу в пижамах.

– А потом все пошли к психоаналитику, и разделились на лагеря, и перестали друг с другом разговаривать, – продолжала Эбби, – и тут она вспоминает, что ничего такого он не делал и, наверное, ей это приснилось. И она до сих пор злится на тех, кто ей не поверил, потому что, а если бы это была правда? Психопатка. Иногда я просто ненавижу ее. Понимаете, остальные в семье вроде бы нормальные. И вот одна психованная сестра берет и все портит.

Это было так серьезно, что никто не знал, как реагировать. Мы сидели, смотрели, как Скалли красит ногти на ногах золотым лаком, и никто не произнес ни слова. Молчание затянулось и стало неловким.

– Проехали, – сказала Эбби.

В 1992 году это значило “мне все равно, даже если прозвучало так, будто совсем не все равно”. Не только произнесла, а еще и нарисовала в воздухе букву “П”. От того, что мы заставили ее сказать “проехали”, молчание сделалось еще тягостнее.

“П” как “проехали” – первый условный знак, который я выучила в колледже. Поставить пальцы у лба буквой “Л” значит “лузер”. Два “Л” превращаются в “М” – “лузер, твоя мама работает в Макдональдсе”. Вот так базарили в 92-м.

Заговорила Дорис Леви:

– А мой отец поет в магазине. Распевает во все горло, – сообщила она.