Токийская невеста - Амели Нотомб Страница 27

Вернувшись в Токио, я о своей помолвке предусмотрительно никому не сказала.

В начале января 1990 года я начала работать в одной из семи гигантских компаний, которые держали в руках весь японский бизнес, а говоря точнее — подлинную власть над страной. Как и все служащие, я собиралась проработать там лет сорок.

В книге про страх и трепет я рассказала, почему еле-еле продержалась там год.

Это был ад, самый банальный и пошлый. Моя участь не отличалась радикальным образом от участи большинства японских служащих. Разве что ее усугубляло мое иностранное происхождение и редкая способность попадать в дурацкое положение.

По вечерам мы встречались с Ринри, и я описывала ему свой день. Ни один не обходился без порции унижений. Ринри, слушая меня, страдал еще больше, чем я сама, а потом просил прощения за свой народ.

Я уверяла его, что народ тут ни при чем. Внутри компании я встретила в высшей степени достойных союзников. По сути, мои мучения были делом рук одного-единственного человека, как часто бывает на работе. Конечно, эту женщину горячо поддерживали и начальники, и сослуживцы, но, поменяй она свое отношение ко мне, и моя судьба мгновенно изменилась бы.

Я вела двойную жизнь. Рабыня днем, невеста ночью. И меня бы это вполне устроило, не будь ночи такими короткими: мы ложились не раньше десяти вечера, а вставала я — уже тогда — в четыре часа утра, чтобы писать. Не говоря уж о некоторых ночах, которые я проводила в офисе, поскольку не успевала справиться с заданием.

Выходные проваливались в какую-то бездну, не оставляя воспоминаний. Я поздно поднималась, запихивала грязное белье в машину, садилась писать, потом вешала белье сушиться. Выжатая как лимон, я снова валилась в кровать с накопившейся за неделю усталостью. Ринри хотелось, как раньше, ездить со мной развлекаться, что-то смотреть. Но у меня не хватало сил. Максимум, на что я была способна, это сходить с ним в субботу вечером в кино. Иногда я там засыпала.

Ринри героически любил свою обескровленную невесту. Зато ее не любила я. На работе еще ладно, тут я хоть понимала себя. Но я совершенно не понимала живой труп, которым была вне стен компании.

В метро, по пути к месту пытки, я вспоминала свою предыдущую жизнь. Меня отделяло от нее всего несколько месяцев. Что же сталось с Заратустрой за такой короткий срок? Неужели и правда мои ноги вступали когда-то в схватку с японскими горами? Неужели это я, как мне помнится, танцевала с Фудзи на гребне холма? И столько смеялась вместе с этим веселым парнем, который теперь сидит и смотрит, как я сплю?

Если б я хоть могла утешить себя тем, что это просто тяжелая полоса! Но нет, судя по всему, таков общий удел и он станет моим на ближайшие сорок лет. Я поделилась этими размышлениями с Ринри, он тут же сказал:

— Брось работу! Будь моей женой. И конец всем твоим проблемам.

Звучало заманчиво. Навсегда распрощаться со своей мучительницей, жить, ни в чем не нуждаясь, и наслаждаться праздностью до конца своих дней, при единственном условии — делить жизнь с очаровательным молодым человеком. Кто стал бы колебаться?

Но я, не умея объяснить себе этого, ждала чего-то другого. Я сама не знала, чего именно, но отчетливо сознавала, что надеюсь и жду. Желание еще сильнее, когда неясен его предмет.

Понятной частью этой мечты было писательство, которое уже тогда поглощало меня едва ли не целиком. Конечно, я не строила иллюзий, будто меня когда-нибудь напечатают, и уж тем более, что на это можно будет прожить. Но мне безумно хотелось сделать попытку, хотя бы затем, чтобы не жалеть потом, что даже не попробовала.

До Японии я всерьез об этом не думала. Я слишком боялась унижений, неизбежно ожидавших меня в форме издательских писем с отказами.

Теперь унижениями меня было не испугать, при моей-то новой жизни.

Однако все это выглядело очень зыбко. Голос разума кричал, что я должна согласиться: «Ты не только будешь богата, ничего не делая, но и получишь лучшего из мужей. Где ты еще видела такого славного, доброго и интересного парня? У него нет недостатков, сплошные достоинства. Он любит тебя, да и ты наверняка любишь его больше, чем тебе кажется. Отказаться выйти за Ринри равносильно самоубийству».

Но решиться я не могла. Не в силах была выговорить «да». Как и на острове Садо, я всячески выкручивалась, придумывая отсрочки.

Он часто повторял предложение. Я отвечала уклончиво. Не показывая вида, я умирала со стыда. Я чувствовала, что делаю несчастными всех, включая себя.

На работе был кромешный ад. От Ринри я получала нежность, которой не заслуживала. Иногда я думала, что моя рабочая каторга — справедливое возмездие за неблагодарность в любви. Япония днем отбирала у меня то, что дарила ночью. Это не могло хорошо кончиться.

Случалось, я даже испытывала облегчение, уходя на работу. Иногда готова была предпочесть открытую войну обманчивому миру. И себя я предпочитала скорее в роли невольной мученицы, нежели добровольного палача. Власть в любых формах всегда была мне отвратительна, но сносить чью-то власть над собой мне все-таки легче, чем властвовать над другими самой.

Самые ужасные оплошности имеют языковую природу. Однажды в конце очередного рабочего дня, после полуночи, когда сон уже затягивал меня, Ринри попросил моей руки в двести сорок пятый раз. Слишком усталая, чтобы вилять, я ответила «нет» и моментально уснула.

Наутро возле лаковой шкатулки с письменными принадлежностями я нашла записку от Ринри: «Спасибо, я очень счастлив».

Из этого я извлекла урок большой нравственной ценности: «Дав ясный ответ, ты осчастливила человека. Надо иметь мужество говорить „нет“. Подавать ложные надежды — это не доброта. Двусмысленность — источник терзаний». И т. п.

Я отправилась на работу получать ежедневную дозу унижений. Вечером у выхода меня ждал Ринри.

— Поехали в ресторан.

— Может, не надо? Я смертельно устала.

— А мы ненадолго.

Пока мы ели суп из побегов папоротника, Ринри сообщил, что его родители горячо приветствовали радостное известие. Я сказала смеясь:

— Неудивительно.

— Особенно отец.

— Странно. Я бы скорее подумала, что довольна будет мать.

— Матери тяжелее, когда уходит сын.

Тут в моем мозгу включился неясный сигнал тревоги. Я отлично помнила, что сказала «нет» накануне вечером, но вдруг засомневалась в формулировке матримониального вопроса. Если Ринри задал его в отрицательной форме, что нормально в этой непростой стране, то я влипла. Я силилась вспомнить, как нужно отвечать на такие вопросы по японским правилам, усвоить которые не легче, чем фигуры танго. Мой измученный мозг буксовал, и я решилась на эксперимент. Я взялась за кувшин сакэ и спросила:

— Не хочешь еще сакэ?

— Нет, — вежливо ответил Ринри.

Я поставила невостребованный кувшин на стол. Ринри слегка опешил, но, не желая меня утруждать, взял кувшин и налил себе сам.