Липовая жена - Дина Рубина Страница 27

«Отправляйтесь в странствия, доблестные рыцари. Сроку путешествовать вам – три года. Кто с большей славой возвратится, тот и станет моим мужем».

Делать нечего, собрались оба рыцаря в путь, и не успел еще Эндрю, торговец свиными колбасами, открыть свою лавку, как они уже скакали на конях по пыльной дороге.

…Что-то вело Илью дальше и дальше, что-то гнало его – азарт не азарт, а что-то вроде. История продолжалась, и от Ильи это уже не зависело.

– Прошли три года. Чего только не случилось с друзьями за это время, где они только не скитались! Сражались, спасались, тонули в болотах, тряслись в лихорадке, сидели в темницах, прыгали с башен, скакали в погоне, бежали от погони. Словом, добра этого – славы – хватило на обоих с лихвой. А главное, оба друга так сблизились в скитаниях, так срослись, что как бы стали одним человеком. Их так и называли теперь – Рыцарь Без Страха и Упрека… и вот светлым весенним днем возвратились они к своей прекрасной даме. Та встретила их радостно, приветливо. Она не переставала любить своих рыцарей, думала о них, тревожилась. Как хорошо, что они вернулись домой, пусть искалеченные, израненные, но, слава богу, живые. А она, между прочим, замуж вышла. За Эндрю, торговца свиными колбасами. Да… рыцарство – прекрасная вещь, и слава тоже, но жить-то надо… Рыцарю без Страха стало страшно, а Рыцарь без Упрека упрекнул себя в глупости. Но они ей ничего не сказали. Одно слово – Рыцари! Все, – проговорил Илья. – И тут – точка… – Он затянулся потухшей сигаретой.

Никогда еще в жизни ни от музыки, ни от еды, ни от женщин он не испытывал такого полного, такого истинного удовлетворения.

– Хорошо… – сказал кто-то рядом с ним. Илья обернулся – это был тот, муж неверной супруги. Сейчас он был еще дальше от Ильи, гораздо дальше, чем пять минут назад. Его лицо угрюмого боксера казалось неуместным и глупым под грибком песочницы. – Хорошо, – повторил он, – но ведь и у колбасника своя правда есть. Пока эти вертопрахи за славой гонялись, он своим делом занимался, он, может, ради нее… для нее деньги копил, чтобы все – ей. И кто сказал, что рыцарь любит сильнее, чем колбасник? Любил бы – не уехал бы на три года. Знаю я этих рыцарей… Пустое место! – Он помолчал, нервно сунул сигарету в рот, чиркнул спичкой, но не закурил. – И как я мог удержаться, чтобы не ударить? Когда на моих глазах… Господи, самое ужасное – это ложь. Говорит – за почтой выйду. Смотрю, нет и нет ее. Послал старшего, Илюшку, так тот прибегает и говорит…

– Что?! – Илья очнулся. Ему показалось, будто его двинули разочек под дых, вздернули и поставили на ноги. – Что?! Это какого Илюшку – в красной курточке?! – Он схватил мужика за отвороты плаща, приподнял с бортика песочницы и тряханул. – Это в красной курточке? – повторил он, тяжело дыша, и, не давая тому опомниться, все тряс его, как трясли они с бабаней половики к праздникам. – Так ты – Наташу?! По лицу?! По ее лицу?!

Мужчина смотрел на Илью ошалевшими глазами. Он что-то пытался сказать, но не успел.

– Ну, получай! – крикнул Илья и ударил его в челюсть.

Тот свалился в песочницу, Илья прыгнул за ним, приподнял и ударил еще раз.

– Получай! Ты хотел?! Получай! – Он рычал и бил его, рычал и бил. – По лицу ее?! Так получай!

Тяжело дыша, вылез из песочницы и оглянулся – на перекрестке прохаживался милиционер. Он был очень углублен в себя. Мужчина в песочнице зашевелился и сел. Из разбитого носа у него лилась кровь, он вытирал ее руками.

– Слушай, – хрипло выдохнул он. От крови его лицо еще больше напоминало лицо боксера. – Значит, все неправда?

– Иди к… матери! – выкрикнул Илья.

Остервенелая ненависть к мужу Наташи, обуявшая его неожиданно, как приступ, исчезла. Было стыдно и муторно. От вида крови и сознания, что он впервые избил нормального человека, его мутило.

«Молодец, рыцарь! – с отвращением подумал он о себе. – Любо-дорого глянуть…»

Не вылезая из песочницы, мужчина бормотал:

– Значит, это неправда… Господи, это неправда.

– На, – сказал Илья, доставая платок. – Прижми…

Мужчина послушно взял платок, прижал его к лицу.

– Голову закинь, – приказал Илья. – Сейчас пройдет.

– Не, – ответил тот, – это с детства… Нос слабый. Когда в футбол играли, вечно мне… мячом…

Илья, присев на песочницу, тоскливо ждал. Он был похож на пацана, который, и сочувствуя, и скучая, ждет, когда дружок перестанет хандрить и они побегут снова гонять мяч по дворовому полю.

– Все, – сказал мужчина. – Прошло, кажется… Спасибо.

– За что спасибо? – грубо спросил Илья, не глядя на мужчину.

– За платок… Я верну… Наташа постирает, и я…

Илья, махнув рукой, поднялся и пошел прямо на милиционера. Не дойдя до него, он остановился у автоматов газводы, бросил монетку и, дождавшись, когда наберется вода в стакан, вылил ее на руки, провел руками по лицу. Щека ныла, должно быть, ударился о грибок. К нему неторопливо подходил милиционер. «Заметил», – подумал Илья.

– Что, я нарушил? – вызывающе грубо спросил он.

– Что нарушил? – равнодушно спросил милиционер. Это был пожилой уставший человек.

– Неважно, что-нибудь… Но учтите – трешки у меня нет, значит, я пойду в отделение.

Милиционер посмотрел на Илью безразличным взглядом. У него были опухшие, в красных прожилках глаза – рано встал на пост, – и проговорил негромко:

– Пойди проспись, сопляк.

Он бросил монетку в прорезь автомата и ждал, когда наберется вода.

…Совсем рассвело. Илья зашел в свой подъезд, машинально нагнулся к почтовому ящику – там что-то белело. Он отомкнул дверцу. Это Семен Ильич перевод прислал на шестьдесят рублей. Илья повертел в руках корешок перевода и вдруг рассмеялся. Он сидел на холодной нижней ступеньке и громко смеялся. «А ведь я сказку сочинил!» – вспомнил он, и опять рассмеялся. Потом представил, как Наташин муж возвращается домой, как, стараясь бесшумно открыть дверь, проходит в плаще и туфлях в спальню, опускается на колени и тычется разбитым носом в плечо спящей Наташи.

«Да не спит она, – прервал себя Илья, – это ты бы спал, бревно, а она не спит, все они не спят – Наташа, мать, бабаня, Семен Ильич…»

Cидеть на ступеньке было холодно, цепкая мозглая осень начинала новый день, бессветный и тягостный. Илья смотрел сквозь дверной проем на мокрый двор. На низком детском турнике висела чья-то забытая футболка. Она отрешенно и прощально покачивала на осеннем ветру тощими голубыми рукавами.

1979