Следы на песке - Мишель Бюсси Страница 27

– Да вы что! Никто не был в курсе насчет обмена, иначе такое бы устроили… Оскар предложил втихаря!

– Втихаря? Не понимаю… Вы уверены, что предложение действительно имело место? Как именно Оскар Арлингтон представил дело?

– Ну, он был чуток не в себе – от страха, как я, как все, кто вытащил первые номера. Обхватил голову руками и сказал: «Продам проклятую четверку любому с дальним номером по десять тысяч долларов за единицу!»

– Прямо так и сказал?

– Двадцать лет прошло, но я уверен.

– А Оскар Арлингтон не использовал сослагательное наклонение?

– Чего-чего?

– Может, он сказал что-то вроде: «Как бы я хотел вытащить не четверку, а другой номер, состояние бы за это отдал!»

– Вообще-то да, а что, есть разница?

Робин Легри с сокрушенным видом покачал головой.

Барри Монро, сообразивший, что им манипулируют, пошел в атаку:

– Ну, я-то был там и хоть и не помню точные слова Арлингтона, но знаю, что он сделал предложение – прямое и ясное! Все мы так его поняли.

– Да-да, конечно. Но что, если Оскар произнес эти слова без всякой задней мысли, просто вырвалось у него, от страха и отчаяния? Трудно поставить под сомнение честность человека – тем более покойного, – руководствуясь чужими интерпретациями его слов и очень приблизительными воспоминаниями. Никто в отряде не любил Оскара – это заявили все свидетели, прямо или в завуалированной форме, товарищи считали его скрягой, потому и интерпретировали так его высказывание. А ведь это могло означать, что человек покорился судьбе! Все свидетели высказались примерно одинаково. В группе людей, тем более в группе мужчин, и уж тем более в группе мужчин, отправляющихся на войну, всегда есть лидеры. И козел отпущения, от которого остальные отстраняются, обвиняют его во всех грехах и навешивают ярлыки всех пороков – реальных, предполагаемых и вымышленных. Нет ничего лучше козла отпущения, если хочешь сплотить сообщество.

– Арлингтон не был козлом отпущения, нет, господин адвокат! – запротестовал Монро. – Он сдрейфил и был готов на все ради спасения своей шкуры.

– Благодарю вас.

Все оставшееся время до конца заседания повторялись одни и те же аргументы и свидетельства. Дело забуксовало.

Час спустя Легри встал, чтобы произнести заключительную речь. Процесс оказался лакомым кусочком: действующие лица воодушевленно и в деталях вспоминали ледяное море и туман, свист пуль, хороших и плохих парней, погибших героев. Сильные чувства – и ничего конкретного, ни одного стоящего доказательства, которое позволило бы вынести решение в пользу истицы.

Обращаясь к суду, Легри снова, но вскользь, помянул козла отпущения (не будем недооценивать судью Картерона), согласился с противной стороной в том, что обмен имел место, то есть Оскар и Лаки поменялись очередью, было бы глупо утверждать обратное – вряд ли целый отряд стал жертвой галлюцинации на тему жеребьевки.

– Итак, они поменялись. Но на какой основе? Зачем? Какую цену назначили? Точно нам ничего не известно. Лаки Мэрри утверждал, что продал свой № 148 за 1 миллион 440 тысяч долларов. Он один это говорил, только он! Никто из присутствующих здесь свидетелей не читал и даже не видел пресловутый договор. Свидетели повторяют слова Лаки, но ни один экземпляр документа не был предъявлен суду, не выступил ни один из двух официальных хранителей заветной бумаги.

У нас осталась единственная возможность: положить на одну чашу весов слова Лаки Мэрри, а на другую – слова Оскара Арлингтона. Лаки Мэрри утверждал, что обменял свою очередь на 1 миллион 440 тысяч долларов. Оскар Арлингтон ничего не говорил, но платить не стал, из чего следует, что они по-разному понимали сущность сделки. Один из них солгал. Оба мертвы. У нас нет причин верить скорее одному, чем другому. Так где выход? Бросить монетку? Положиться на орла и решку и осудить Оскара Арлингтона вместе со всей семьей Арлингтон? Разве американская юстиция отказалась от принципа презумпции невиновности?

Если вы сегодня осудите Оскара Арлингтона, завтра у всех будут развязаны руки. Я, например, стану рассказывать всем и каждому, что вечность назад, двадцать-тридцать лет назад, поспособствовал спасению жизни президента Кеннеди, а он пообещал за услугу несколько миллионов долларов, как только под рукой окажется чековая книжка. И вот я твержу друзьям, что подписал контракт, что у меня есть свидетели, но они, увы, переехали, таинственным образом исчезли или умерли, а через несколько недель после убийства президента являюсь и требую мифические миллионы! Кто мне поверит? Будем же серьезны! Да, в деле, которое сегодня слушается в суде, имел место обмен. Но на какой цене сошлись два человека? 1 миллион 440 тысяч долларов? Больше? Меньше? Или Лаки и Оскар заключили секретный договор и деньги вообще ни при чем? Может, дело в покерном долге? Нет, Лаки был гениальным игроком, все об этом говорили. Но Лаки выигрывал не потому, что ему везло. Чтобы стать великим покеристом, дамы и господа, нужно уметь одно – блефовать! Благодарю за ваше внимание.

Робин Легри бросил взгляд на враждебно настроенную публику. Ну что, карандашный грызун оказался совсем неплох? Он укротил зал и даже заставил сомневаться многих болельщиков Лаки.

Еще немного – и Легри убедил бы и себя, хотя, положа руку на сердце, точно знал, что даже при отсутствии доказательств истина на другой стороне. Сын миссис Арлингтон был богатым слизняком. За три дня до высадки он умирал от страха и вряд ли посулил легкомысленному Лаки пачку жвачки и три сигареты, чтобы тот согласился занять его место. Оскар Арлингтон был готов отдать за свою жизнь все состояние, которое семья заработала за сто лет, поместье в Вирджинии, хлопковую плантацию. Только бы не сдохнуть… После возвращения на родину страх поймать пулю исчез. Теперь Оскар боялся только матери – не дай бог узнает о сделке. И он притворился, что ничего не было, но не сумел договориться со своей совестью. К несчастью для красавицы вдовы, у нее нет ни одного доказательства. Даже его коллега, адвокат Джонас Джонс – к слову сказать, недурной юрист, хоть и слишком молодой, – оказался бессилен.

Интересно, что обо всем этом думает мамаша Арлингтон. У Легри возникли три версии.

Версия № 1. Она ослеплена материнской любовью и действительно верит, что ее бесценный сынок ни в чем не виноват. Эта гипотеза маловероятна, ведь тогда напрашивается вывод, что миссис Арлингтон способна любить до умопомрачения, а это – даже по отношению к сыну – не в духе госпожи сенаторши.

Версия № 2. В глубине души она принимает очевидное: ее сын совершил очередную глупость и едва не столкнул все святое семейство в яму с жидкой грязью.

Эмилия Арлингтон скорее дала бы вырвать себе все волосы из носа и с подбородка (кстати, лучше бы так и сделала), чем признала вину сына и принесла публичные извинения. Ведь эта женщина мало того, что одержима фамильной честью, так еще и обладает железной волей.

И наконец, последняя версия, № 3. Сенаторша была в курсе, сын облегчил душу, вернувшись с войны, или позже – перед тем как совершить самоубийство. Миссис Арлингтон знала правду и держала оборону.