Лестница в небо - Джон Бойн Страница 27

Дэш, несчастный беззащитный Дэш, очевидно, влюблен был по уши – возлагал метафорические пальмовые листья к ногам этого мальчишки, пока тот бродил по террасе, любуясь видами. Но если Иисус приближался к Иерусалиму, громко стеная по невзгодам, что ждали город после разрушения Второго Храма, Гор скорбел тихо, сердце его оплакивало боль, какую этот молодой человек неизбежно причинит его другу.

– Потрясающе, – произнес Морис, поднимая руку ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца, пока глядит поверх воды. – И эти утесы, – добавил он, перегибаясь и вглядываясь вперед, в отвесный скальный склон. – Жить в окружении такой красоты… Едва могу себе представить.

– Греки, – сказал Гор, подходя к нему и обводя рукою камни, – верили, что в этих утесах обитают четыре ветра, которых Эол держит своими пенатами.

– Эол? – переспросил Морис, повернувшись к хозяину, которого мгновенно застали врасплох голубые глаза этого мальчика, совпадавшие оттенком своим с цветом воды внизу. – Сын Посейдона?

– Нет, но это распространенная ошибка, – ответил Гор, покачивая головой. – Другой Эол – быть может, не такой известный. Этот Эол – мой Эол – был сыном смертного царя Гиппота. Вы “Одиссею” читали?

– Конечно.

– Тогда припомните сцену, где Одиссей и его команда прибывают на остров Эолия после того, как сбегают из пещеры Полифема. Эол дарует им западный ветер, чтобы ускорить их возвращение на Итаку, но глупые моряки, приближаясь к своей родине, открывают мех из бычьей шкуры, который им подарил Эол; в нем все ветры на свете, кроме западного. Их тут же сдувает обратно к их благотворителю, который решает, что в таком случае боги против их возвращения. У меня в библиотеке наверху есть несколько милых изданий Гомера. Покажу вам, если хотите.

– Мне бы этого очень хотелось.

– Морис – читатель запойный, – произнес Дэш, тоже подходя к ним и становясь справа от мальчика, вообще-то так близко к нему, что Гор осознал: этим он заявляет свое хозяйское на него право. Он вернулся к столу, раздраженный от того, что его друг так собственничает с трофеем, который, как и произведение посредственного художника, при первоначальном взгляде может показаться привлекательным, но со временем в нем под мазками кисти проявится недостаток начинки.

– Ну а что еще остается делать? – спросил Гор. – Хотя должен признать, бывают такие времена, когда я думаю, что мне следует читать лишь опусы покойных авторов. Я уже не уверен, что живым есть что сказать.

– Не могу с этим согласиться, – запальчиво произнес Морис, отходя от Дэша и усаживаясь напротив Гора. – Я нахожу, что подобное говорят лишь обозленные и разочаровавшиеся в жизни старики. Им хочется верить, будто литература завершится после того, как они окажутся в шести футах под землей.

– Чарующе, – сказал Гор, поразившись, до чего здорово мальчишка держит удар. Столько других сразу же попросту сдавались, страшась навлечь на себя его язвительность. – Вы здесь всего несколько минут, а уже меня оскорбляете.

– Я не имел в виду вас, разумеется, – ответил Морис, слегка зардевшись, и Гор понял, что, да, этого мальчика смутить возможно. Вообще никакого труда не составит, на самом деле. – Просто если вы молодой писатель, трудно добиваться того, чтобы к вам относились всерьез.

– У видавших виды писателей все то же самое, – ответил Гор, пожав плечами. – Они считают, будто всё уже сказали, что им было сказать, потому что слишком стары. Если б только мы все могли оставаться людьми средних лет навеки, каждую нашу фразу высекали бы в камне.

– Гор, я не желаю ждать так долго, – сказал Морис, которого, как Гор отметил, никто не приглашал переходить на обращение по именам, но церемониться юноша явно не собирался.

– Пойдемте со мной, мистер Свифт, – улыбнувшись, произнес Гор, а затем, быть может осознавая, что его-то зубы не сравнятся в ослепительном блеске с зубами его молодого собеседника, прекратил улыбаться. Он махнул в сторону лестницы, что вела к самой вилле. – Позвольте вам показать мою библиотеку. Дэш, вы посидите тут, отдохните, я настаиваю. У вас лицо багровое, и будь я проклят, если мне придется вызывать неотложку, чтобы вас отсюда эвакуировать.

Наверху Гор провел гостя по обширным и полным воздуха комнатам в ту, которую предназначил для своих книг, и Морис вошел в нее, озираясь с ощутимым трепетом, пока приближался к полкам.

– Здесь как в церкви, – прошептал он.

– Собор, – произнес Гор, которому очень нравилось показывать свое собрание истинным эстетам, и чем бы еще это ни было, но по лицу Мориса становилось ясно, что и он – подлинно верующий, такой молодой человек, кому с книгами намного уютнее, нежели с людьми.

– Я б мог тут поселиться и жить, – сказал Морис.

– Тогда мне придется взимать с вас плату.

– Ох, да ведь никогда не знаешь, – ответил мальчик, оборачиваясь и улыбаясь ему. – Может, вы надо мной просто сжалитесь и возьмете меня под крылышко.

– Мы не в викторианском романе живем, – ответил Гор. Стоит ли удивляться тому, что Дэш совершенно им околдован? У него имелся ответ на все, и он был не прочь позаигрывать, лишь бы только утвердить свое господство. – Знаете, последним, чья нога сюда ступала, был Генри Киссинджер, – произнес Гор, слегка приходя в себя, когда мальчик отвернулся окинуть взглядом полки, заложив руки за спину так, словно не хотел оставлять ни на чем отпечатки пальцев. Губы его слегка шевелились, пока он шепотом читал фамилии авторов и названия. – Заезжал в гости всего несколько недель назад и остался ночевать. А в пять утра я отыскал его здесь – он читал “Взлет Римской империи” Полибия. Он бы до сих пор тут сидел, но его наряд тайной службы настоял, что пора ехать.

Мальчик повернулся и улыбнулся, но промолчал, а лицо его будто бы спрашивало: “Вы пытаетесь пустить мне пыль в глаза, эдак бесстыже разбрасываясь известными именами?” Гор мог бы сыпать ими хоть всю ночь, раз уж на то пошло. Он и раньше знал всех, кого стоило знать, и ныне. Даже теперь, когда ему уже почти исполнилось шестьдесят пять, люди приезжали в “Ла Рондинайю” в паломничества. Политики, актеры, музыканты, кинематографисты, романисты. Джеймсы и Форстеры, как он их называл. Первые были его американскими гостями, вторые – английскими. Все они романтизировали Италию и вращались в кругах достаточно зажиточных, чтобы можно было закрывать глаза на убожество. Побережье Амальфи они любили за его уединенность, а Гора, что и говорить, обожали и боялись все поголовно.

– У меня есть кое-что такое, что может вас заинтересовать, – произнес он; эти мысли напомнили ему об одном конкретном сокровище, и он подошел к стене, где два стеллажа с книгами разделялись небольшим Пикассо, гордо висевшим посередке. Лишь мгновение понадобилось ему, чтобы найти нужную книгу. – Это первое издание. Вероятно, вы его читали.

– “Морис”, – сказал Морис, перелистывая ее от начала к концу и пробегая пальцем по тиснению, а потом раскрыл книгу на фронтисписе. – Да, я читал. Люблю Форстера. Подписано и посвящено вам, – добавил он, и по его лицу расплылось изумление, когда он поднял голову. – Значит, вы с ним встречались?