Любовь в каждой строчке - Кэт Кроули Страница 26

Какое это облегчение – все рассказать Генри: о потере Кэла, провале экзаменов, полнейшем бардаке у меня в голове. Хорошо было поплакать, услышать от него, что это нормальная реакция… После нашего разговора я совсем без сил. Похожую усталость я чувствовала после того, как мы вытащили Кэла из воды и на берегу пытались вернуть его к жизни. Я сажусь на скамейку и признаюсь Генри, что не могу встать. Иногда мне хочется бегать, иногда – плавать, а иногда я хочу просто сидеть на месте – не хватает энергии на еще один день без Кэла.

Рассказ о «Море Кортеса» – то, что мне нужно. Я так и вижу Кэла в магазине: как он берет из чаши мятные леденцы и, болтая с Генри, катает их по прилавку. Брат обожал Генри. Когда тот по воскресеньям приходил к нам на пиццу, Кэл говорил с ним о всяких необычных явлениях.

Начинается дождь. Воздух влажный, в небе – всполохи молний.

– Надо идти, – говорит Генри.

Он не любит грозу.

– Может, я тут посижу? – спрашиваю я. – Дождь скоро пройдет.

– Нет уж. – С этими словами он поворачивается и опускается на колени, предлагая мне забраться к нему на спину.

Он поднимается, я ногами обхватываю его талию и утыкаюсь подбородком в шею. Я так делала в детстве, когда мы бегали наперегонки.

– Просто отлично, – смеюсь я, и мы пускаемся в путь.

– Конечно, отлично – ты же сверху, – ворчит Генри.

– Вообще-то на днях я тебя тоже спасла, – напоминаю я. – Так что это расплата.

Дождь хлещет вовсю.

– Всегда забываю: во время грозы нужно у столба стоять? – спрашивает Генри, делая широкие шаги.

– Ага, еще бы лужу найти.

– Но мы не у столба…

– Это ты точно подметил, – соглашаюсь я.

Он уже бежит по Хай-стрит, и мне так хорошо чувствовать себя невесомой, смеяться. Подсчитав секунды между вспышкой молнии и ударом грома, я успокаиваю Генри тем, что разряд как минимум в шести километрах от нас.

– Я, конечно, тебе верю, – говорит запыхавшийся Генри на финишной прямой перед магазином. – Но все же не хочу рисковать.

У двери он возится с ключами, наконец открывает ее. Идет за полотенцами, а я пишу Роуз, что останусь в книжном. Не поеду домой. Хочу лежать на полу на куче одеял, как в детстве, разговаривать – и потом заснуть. Делюсь этим желанием с Генри. Он радуется, что может быть полезен, и сооружает лежанку из одеял: три бросает на пол, одно оставляет, чтобы накрыться. Ночь теплая, лежать на полу удобно. Некоторое время мы молчим, прислушиваемся к ночным звукам магазина: слышны шаги наверху. Я смотрю на дождь за окном: в свете фонарей видна каждая его ниточка.

– В одном из снов Кэл сказал мне, что может видеть мир сверху, – нарушаю я тишину. – Из людей вытекают секунды, похожие на крошечные светящиеся точки, которые отделяются от кожи, и никто их не видит.

– Красивый сон.

– Да? Разве не лучше, чтобы секунды накапливались? Сколько секунд дается нам при рождении? Это предопределено или нет?

– Нет, – заявляет Генри.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Я верю. – Он поворачивается на бок и смотрит на меня. – Я верю, что накапливаюсь и чем-то становлюсь.

– Не хочу больше плакать, – вздыхаю я. – Иногда кажется, что все уже выплакала, но потом вдруг опять начинаю. Как сегодня.

– А ты пробовала залезть на вершину скалы в Си-Ридж и кричать оттуда что есть мочи?

– Было дело.

– Плавала до изнеможения? – не унимается Генри. Я смотрю ему прямо в глаза, чтобы он понял, как мне тяжело.

– Я теперь не выношу воду. Могу только смотреть на нее… Вода его забрала, понимаешь, Генри? Я любила воду, а она его забрала.

Он вытягивает руку, чтобы я устроилась на ней, как на подушке.

– Представь, что тебе придется жить совсем без книг, – пытаюсь провести аналогию, но Генри мотает головой, не хочет даже думать о таком.

– Чем я могу тебе помочь?

– Развлекай меня.

– Это я могу. Я ужасно развлекательный.

– Что правда, то правда, – улыбаюсь я и придвигаюсь к нему поближе. – Какие у тебя планы? Как будешь жить после продажи книжного?

– Планы разные. Можно поступить в университет. Стать юристом или, например, преподавателем литературы.

– Ты никогда не хотел преподавать литературу. Тебе нравился книжный.

– Тогда буду бедным, как папа.

– У твоего папы двое прекрасных детей и этот магазин. Он, может, и небогат, но точно не беден.

– Мама от него ушла. Он работает с утра до ночи, без выходных, старается отыскать редкие издания, чтобы мы держались на плаву. Тяжелая жизнь. – Он слегка ворочается. – Книги не позволяют вывести девушку в свет.

Книги не позволяют вывести Эми в свет – вот что он имеет в виду.

– А знаешь, какой вечер был у меня самым запоминающимся? Самый лучший вечер за всю жизнь? Когда ты читал мне «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока».

– Если память мне не изменяет, ты утверждала, что терпеть не можешь поэзию, – скептически замечает он. – Я совершенно точно помню твои слова, что стихи бесцельны. Что, если исчезнут абсолютно все поэты, никто не расстроится. Наоборот, тысячи людей обрадуются.

– Я приводила не эти аргументы, ты привираешь.

– И что ты тогда сказала? Я не помню.

– Я сказала, что поэты и поэзия не влияют на конкретное.

– Конкретное?

– Слова не могут спасти человека от рака или вернуть к жизни. Романы тоже не могут. У них нет практического применения, вот что я хотела сказать. Мне очень понравилось, как ты читал «Любовную песнь», но мир от этого не изменился.

– И тем не менее ты считаешь, что книжный продавать не стоит?

– Моя теория несовершенна, – бормочу я, уже засыпая.

Просыпаюсь рано. Генри во сне обнимает меня, а в окно барабанит Лола. Открываю дверь – она все еще во вчерашнем платье; пришла к Генри, но, увидев меня, вцепилась намертво:

– Позавтракаем?

Мы заходим в соседнюю дверь, к Фрэнку. Семь утра. Давно не приходилось так рано вставать. Еще прохладно, но слабый желтоватый рассвет обещает жаркий день. Мы заказываем кофе с подрумяненным хлебом и усаживаемся на диван.

– Большой успех? – спрашиваю я, косясь на ее одежду.

Она насыпает в кофе миллион ложек сахара и размешивает.

– Мы играли до трех. Потом пошли с Хироко есть. Два концерта осталось – и нет нас.

– Вам нужно записать все свои песни, – советую я; Фрэнк приносит наш заказ. – От начала до конца.

– Не знаю, хочу ли я записывать конец, – говорит Лола, намазывая масло на хлеб. – Я подумаю. Да, кстати, я видела, как вы с Генри лежали на полу.