Отступница - Уарда Саилло Страница 26

— Может, тебе потереть спинку?

Это было что-то новенькое, потому что тетка обычно о нас никак не заботилась. Мы привыкли сами мыть друг друга. Для этого мы выставляли ведро с водой на крышу и ждали, пока она согреется на солнце. Затем несли воду в ванную и там мыли друг друга.

Тетя Зайна взяла рукавицу из грубой материи, которой мы обычно терли наши тела так, что слезала обгоревшая кожа. Через маленькое окошко ванной я видела, как тетка трет спину Джамиле. При этом она тайком собирала кусочки кожи, отделявшиеся от темной спины Джамили. Я не спускала глаз с тетки. После окончания процедуры тетка забрала кусочки кожи и полезла на крышу, где разложила их в уголке на просушку.

Через пару дней в доме снова появилась С’хур. Тетя Зайна принесла высушенные кусочки кожи, и обе женщины, глухо бормоча какие-то заклинания, сожгли на огне свою добычу.

В Марокко каждый знает, что это означает: это колдовство приворота, с помощью которого человека делают послушным орудием своей воли.

Амми Хасан не был злым. Когда тети Зайны не было дома, он обращался с нами хорошо и даже выбирал гнид из наших волос. Но как только в доме появлялась тетка, он преображался: становился грубым и нетерпимым. Достаточно было сказать неосторожное слово, и он тут же бил нас.

С тех пор как отца посадили в тюрьму, дядя Хасан стал корчить из себя главу семейства. Он был даже назначен судом управляющим земельным угодьем, которое по закону принадлежало моему отцу, хоть мы и жили в страшной нищете.

Теперь эта земля уже не наша. Рабия провела расследование, и оказалось, что дядя Хасан в документах просто изменил имя моего отца Хусейна бен Мохаммеда бен Абдаллаха на свое: Хасана бен Мохаммеда бен Абдаллаха. В арабском языке разница в написании имен Хусейн и Хасан еще меньше, чем в немецком.

Амми Хасан продал землю и прокутил деньги. А денег ему нужно было много, потому что он любил выпивать и смотреть видеокассеты, которые приносил домой из видеотеки, причем просматривал их вместе с теткой в спальне. Никому из детей туда заходить не разрешалось.

Наши двоюродные братья и сестры радовались, когда у дяди Хасана появлялись деньги. Тогда он покупал им йогурт. Он по одному вызывал к себе в комнату своих детей. Вскоре они выходили оттуда, каждый со стаканчиком вкусного йогурта, и на наших глазах с наслаждением съедали его ложечками. Нам же он не давал ничего, так что нам приходилось только смотреть, как едят другие.

Однажды я попросила свою кузину Фатиму:

— Пожалуйста, дай мне хоть ложечку!

Фатима была еще самой дружелюбной из детей Хасана. Она ела свой йогурт вилкой, потому что у нас в доме не хватало ложек.

— Подожди еще чуть-чуть, — сказала она. Затем выскребла стаканчик так, что там почти ничего не осталось.

Предвкушая наслаждение, я не обратила внимания на то, что она переглянулась со своими сестрами. Я широко открыла рот, чтобы не упустить ни капельки. Фатима вынула вилку из стаканчика. На ней было совсем мало йогурта. А затем она воткнула зубцы вилки глубоко в мое горло.

От боли я закричала. Мои двоюродные сестры злорадно захохотали. Три дня я не могла ничего есть. После того как рана зажила, я больше никогда ни о чем своих родственников не просила.

Как только деньги заканчивались, дядя Хасан придумывал все новые и новые хитрости, чтобы добыть их. И не всегда законным путем.

В начале восьмидесятых он даже на пару месяцев попал в тюрьму за то, что якобы перекрашивал для французских гангстеров украденные машины.

Для нас тюремное заключение дяди Хасана обернулось плохо. У нас не было денег, и мы голодали.

Однажды мне из-за постоянного голода пришлось испытать нечто омерзительное. У нас в доме был лишь один туалет на шестнадцать человек. С тех пор как дядя и тетка со своими детьми поселились в нашем доме, туалет превратился в отвратительное место. Наши родственники не имели привычки пользоваться туалетной бумагой, а подтирались руками. Однако, вместо того чтобы вымыть руки водой с мылом, они вытирали их об стену. Стены в нашем туалете были измазаны фекалиями. Там стояла ужасная вонь, и целые тучи навозных мух жужжали в этом маленьком помещении. Еще хуже было то, что наши двоюродные братья, если туалет был занят, справляли нужду в доме — где придется, Однажды я пришла домой, а там так вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, что у меня потекли слюнки. Я прокралась к кухне. И тут я увидела на скамейке во дворе свежую коричневую, еще дымящуюся лепешку. Наверное, ее забыла там тетка. Мой желудок сжался от голода и от предвкушения еды. Я оглянулась по сторонам: никого не было. Быстрее, чем среагировали мои органы чувств, я засунула лепешку в рот. Когда мой мозг сообразил, что у меня во рту, оказалось слишком поздно. Это был не хлеб. Это было свежее дерьмо. Я бросилась в туалет, и меня стошнило.

Мы все были обязаны постоянно раздобывать что-нибудь съедобное. Мы с Джамилей должны были с утра перед школой и после обеда обходить пекарни по соседству и клянчить хлеб. Для нашей большой семьи требовалось так много хлеба, что одного нищенского похода не хватало. По вечерам мы отправлялись к дальнему родственнику, торговавшему на базаре мясом. И, если нам везло, мы получали кости, хрящи и разные обрезки, из которых можно было сварить суп.

Но очень часто мы приходили домой с пустыми руками. Тогда тетка нас била. Она орала на меня:

— Ты не была у мясника, ты, дерьма кусок, ты шлялась где-то, проститутка, вместо того, чтобы раздобывать еду!

Мне было восемь лет, и я не знала, что значит слово «проститутка». Но я и не успела бы спросить, что это такое, потому что тетка обычно сразу же швыряла меня на пол, наклонялась надо мной и щипала своими острыми ногтями за внутреннюю часть бедер, прямо под половыми губами. Когда я визжала от боли, она орала:

— Прекрати устраивать тут театр!

Иногда она забывала про внутреннюю сторону бедер и сразу впивалась ногтями в мои щеки. Она всаживала ногти глубоко в мою нежную кожу и царапала так, что из щек лилась кровь. И до сих пор у меня на лице видны тонкие рубцы, оставшиеся от этих пыток.

В то время мы зачастую ложились спать с синяками, кровавыми ранами и с голодными желудками. Мы прижимались друг к другу и находили утешение в том, что согревали друг друга своими телами.

У нас с Джамилей была сладкая тайна, и мы надеялись, что тетка о ней не пронюхает. Во время наших нищенских походов по пекарням мы проходили мимо маленькой гостиницы, принадлежавшей человеку, имени которого мы так никогда и не узнали. Мы называли его Бу Дирхам — «человек с дирхамом». Каждый раз, проходя утром мимо его гостиницы, мы останавливались перед ее входом и стояли до тех пор, пока он не обращал на нас внимание. Тогда Бу Дирхам выходил к нам, молча гладил по головам и давал Джамиле монету, потому что она была старшей.

Мы на одном дыхании произносили «Да будет милостив Аллах к вашим родителям» и быстро убегали, пока Бу Дирхам не передумал.