Комната страха - Вадим Левенталь Страница 26

Я слышу одновременно несколько ругательств на разных языках, и яростнее всех кричит Полина. Она не может успокоиться, крутится на месте и бьет воздух кулаками. Свен показывает рукой на мост вдалеке: по нему движется красно-синий огонек полицейской машины. Полина берет Свена за локоть: где твой долбанный сквот? мотаем! Она тащит его, Свен смотрит на нее непонимающе: зачем? мы-то тут при чем? мы никакого преступления не совершали! На лице Полины настоящий ужас, она растерянно оглядывает всю компанию и продолжает тянуть Свена. Преступление не преступление, какая разница, мы все обдолбанные, у нее нет документов, эти двое туристы, кому-то охота объяснять всё это полночи в участке? Она говорит скороговоркой, сдавленно кричит – она в истерике и в высшей степени убедительна, хотя и в самом деле похоже на то, что ее реакция несколько преувеличена по сравнению с произошедшим. Как только эта мысль приходит мне в голову, я хватаю Свена за другую руку и тоже тащу его.

Через секунду мы несемся по тротуару, созвездия и звездные системы огней встряхиваются и перемешиваются, как в шейкере, мы огибаем напуганных прохожих, перепрыгиваем мешки с мусором, за нами валятся несколько стульев, и Полина что-то кричит Свену, с которым она бежит впереди. Он кричит ей что-то в ответ, и они сворачивают в проулок слева. Бежать легко и радостно; перемелькивают вывески, двери, окна, витрины, вертушки с открытками, велосипеды, причем всё это имеет смысл только в том случае, если и в самом деле – это я закончить не могу, – а если нет, то это значит, что Полина просто переусердствовала с веществами; возможно, сама она закинулась не одной таблеткой, а двумя, и плюс еще клубни – может быть, это просто измена. Мы перебегаем через широкую улицу и снова ныряем в узкий полутемный ход, в середине которого Свен открывает желтую грязную дверь, я с облегчением думаю, что мы на месте, но вместо этого мы через еще одну дверь вываливаемся в громадный двор, через который Свен петляет, чтобы не попадать под огни фонарей; нам повезло со штурманом. Из двора мы выходим, открыв решетку, и тут Свен останавливается: теперь будем идти медленно и парами, мы с Дэвидом впереди. На улице тишина и покой, гуляют туристы и под вывеской ювелирного магазина поет длинноволосый гитарист, голосом подражая коровьему американскому выговору. С улицы мы сворачиваем на набережную, и, взглянув вверх, я вижу на небе проблески рассвета.

* * *

Свен, скрестив ноги, сидит на матрасе и крутит один за другим косяки – дым толкается по маленькой комнате и выбирается в приоткрытое окно – такое же, как на Станции Крайней, без штор. Край неба в окне незаметно высветляется, но слабо, будто на последнем дыхании, будто поверхность воды затягивает льдом. Наше окно смотрит в неприютность открытого космоса, но внутри светит настольная лампа, она стоит прямо на полу, накрыта красной, гармошкой сложенной бумагой, и гравитация электрического света удерживает атмосферу так, что не страшно. Полина перекидывается незлобными шуточками с уже переодевшимся Дэвидом: где твои vahlenki, мать? – да разбила все, пока ниггеров пиздила, – впрочем, они работают на публику. Свен то и дело отвлекается от косяков, чтобы отсмеяться, Андрей и Матиас, похоже, понимают далеко не всё, но хихикают тоже. Мы сидим и лежим прямо на полу – кроме пары матрасов и стола, мебели здесь нет. На стене напротив меня раскрывает пасть гигантский, даже не уместившийся на всей стене красный дракон.

После каждого взрыва хохота Свен просит – мать, ребята, разбудим Анни, выйдет нехорошо – быть потише, но получается плохо, потише не может даже сам Свен. Анни – твоя девушка? – спрашивает Полина, в ответ на что Свен и Дэвид переглядываются и заходятся смехом. Нет, белая госпожа, она соседка, – говорит Дэвид и передает Полине новый косяк. Спасибо, сладкий, – Полина берет папиросу, прикуривает и передает мне. Поверх колес и клубней трава ложится мягко, почти незаметно.

Полина расспрашивает Свена, чем он занимается (играет в каком-то самопальном, но абсолютно революционном театре), а я изучаю сваленные в углу книги, это почти стандартный набор, который и должен быть у обитателя сквота творческой профессии, – бодяга дхармы и прочая la budda в дешевых изданиях. Многие книги потрепаны, как будто переходили от одного сквоттера к другому вместе с матрасами и столом. Учитывая количество травы (Свен насыпает ее из громадного, в каких добропорядочные граждане носят продукты, пакета), едва ли дело тут часто доходит до чтения. Наконец в тот самый момент, когда Свен посреди комнаты показывает, как двигается какой-то его персонаж (он похож на Адасинского в этот момент, но я боюсь говорить об этом – у них ведь абсолютно революционный театр), все хохочут, дверь открывается и заходит Анни.

Мать, Анни, мы так не хотели разбудить тебя, Дэвид прижимает руки к груди, что ты хочешь, королева? хочешь самый большой на свете косяк? Анни зевает и мотает головой: дайте попить. Привет, она оглядывает всех в комнате, я Анни. – Мы в курсе, говорит Полина, эти ребята, похоже, боятся тебя больше чем полиции, только и разговоров было, чтобы тебя не разбудить.

Анни не просто красива – она бесподобна. На вид ей года двадцать два, и у нее мягкое скандинавское лицо с веснушками – я бы сказала, Исландия, но может быть, только потому, что для этого лица Норвегия или Швеция звучат слишком обыденно: в нем еще много подросткового – скулы, припухлость губ, – и в то же время большими миндалевидными глазами она смотрит так, как могла бы смотреть возлюбленная Катулла на Беатриче, как бы говоря «ты многое теряешь, детка».

Я знаю, говорит Полина, что тебе нужно, тебе нужна таблетка от доктора, она достает из кармана пакет с таблеткой, будешь? Дэвид присвистывает. Спокойно, она только одна и только для королевы! ну так? Анни пару секунд раздумывает: о’кей, говорит, спасибо.

Через двадцать минут Анни уже бодрее всех, она, скрестив ноги, сидит на матрасе, и хор голосов пересказывает ей все приключения дня: прикинь, мы со Свеном сидим на Рембрандпляйн и думаем, где бы вырубить стаффа, и тут прибегают эти бешеные русские, господи, это был настоящий секшуал херрасмент. – Это у них в России такое традиционное развлечение – насиловать черных и потом топить их. – Мать, мы же еще не рассказали тебе!..

Я продолжаю перебирать книги и украдкой наблюдаю за Полиной: она светится наслаждением. Похоже, дело не в наркотиках: тот образ жизни, который она вела когда-то, – она как будто вернулась на несколько лет назад, в свой сквот в Йордане, с посиделками до утра, безудержными новыми знакомствами, когда, встав утром, не знаешь наверняка, чем закончится день, – сама такая жизнь – наркотик. И конечно, коль скоро она вынуждена была отказаться от этой жизни с рождением детей, а детей ей заделал Вилли, то он, получается, и есть тот самый человек, который украл у нее кайф, и то обстоятельство, что сам он при этом не был поставлен перед необходимостью сжечь мосты, не могло не усугубить ненависть к нему. Я снова мучительно пытаюсь пробить стену беспамятства на Станции Крайней, и ничего – я только как будто чувствую, как оттуда подтягивает сквознячок, но не более того. Должны же когда-то закончиться все приходы мира, говорю я себе, в конце концов, воск для нас – прежде всего свеча, Картезий.