Танго в стране карнавала - Кармен Майкл Страница 26

Она замолчала и кивнула сама себе, а потом добавила с легкой завистью:

— С этим парнем ты действительно сможешь понять Бразилию.

— Если не считать того, что я скоро отправляюсь в Сальвадор, — добавила я, больше для себя самой, чем для Кьяры.

— Ой, да забудь ты про Сальвадор! — С этим криком она уселась в коляску мототакси. — Ты что, не понимаешь, с чем шутишь? Да во всей Южной Америке тебе никогда и ни за что не встретить ничего круче! — И мы стали подниматься по холму, причем Кьяра махала в воздухе руками, как подросток на каникулах.

Войдя в дом мастера, я с удивлением заметила, что он уже основательно навеселе.

— Не очень-то это здорово для мастера капоэйры, а? — с сомнением обратилась я к Кьяре.

— Сейчас он проводник духа Эшу и предоставил ему свое тело, — пояснила она.

— Что еще за Эшу?

— Афробразильский бог кандомбле, — прошептала Кьяра, широко улыбаясь покачивающемуся мастеру. — Он медиум для божеств, и добрых, и злых.

— Но почему он пьяный?

— Должен пить кашасу и курить сигареты, чтобы его посетили видения.

— Что-то он не особо похож на бога.

— Эшу — это Эшу. — Кьяра пожала плечами.

Не иначе как под влиянием этого самого Эшу ближе к вечеру я оказалась на своем первом (в Бразилии) уроке игры на гитаре. Дом Фабио тоже располагался на Руа Жоаким Муртину: старый колониальный дом примерно того же периода, что и Каса Амарела, но попроще и со следами пребывания художника на передней веранде. К дому взбегала одна из девяноста трех каменных лестниц Санта-Терезы, удобнейший путь отступления для малолетних воришек, с приходом лета регулярно донимавших Карину и ее постояльцев. Вдоль извилистой дороги выстроились странные дома — плотно примыкающие друг к другу темные треугольники с замысловатыми барочными фризами. На верхней ступеньке жертва кандомбле: глиняная миска с красным свечным воском, в нем курятся тонкие бурые палочки благовоний.

Мы покричали, и из окна выглянул Фабио. Он был без рубашки, темные колечки влажных волос падали на лоб. Кожа цвета жженого сахара буквально светилась изнутри. Увидев нас с Кьярой, он расплылся в широкой Бразильской Улыбке и побежал открывать нам ворота.

Этот парень был настоящей мечтой карикатуриста: непокорная шапка черных кудрей, глазищи в обрамлении загнутых ресниц, длинный изящный нос, большой рот и очень крупные зубы. Тощее тело выдавало в нем ленивца, пренебрегающего физическими упражнениями, любителя поспать. На руках — мозоли от игры на барабанах, большой и указательный пальцы пожелтели от сигарет-самокруток. Говорил Фабио сипло — лег под утро, объяснил он. Показывая нам с Кьярой дом, он то и дело радостно кашлял. Фоном звучала запись на винтажном кассетном магнитофоне, мелодия аккордеона, похожая на капли дождя. Это Эрмету Паскоал, ^[43] объяснил Фабио.

Я села на деревянный стул и приготовилась к уроку, но учитель продолжал слоняться по комнате, собирая какие-то вещицы, возился в углу у небольшого алтаря, кажется, в честь святого Георгия. Там же стояли свеча и бутылка кашасы.

Фабио положил побег сильно пахнущего растения (он называл его арруда ^[44]) на плечо пластмассовой статуэтки рыцаря на коне, перекрестился и только после этого вернулся к нам. Он сел против меня, а Кьяра расположилась в гамаке.

Повисло молчание. Фабио посмотрел на меня, потом на Кьяру. Опять на меня. Он откинулся на спинку стула, скрестил ноги и с минуту изучал меня, а потом вдруг подался вперед и спросил по-португальски:

— А где твоя гитара?

Я беспомощно обернулась к Кьяре. Она кивнула и перевела.

— У меня нет гитары, — пожала я плечами.

— У нее нет гитары, — перевела Кьяра.

Фабио выпрямился, потер виски и снова на меня уставился. Кьярин гамак тихонько скрипнул. Время замерло. Медленно катились секунды. Уголки его рта начали кривиться в веселом изумлении. Я снова пожала плечами. Кьяра то выглядывала на улицу, то посматривала на нас. Прошло еще тридцать нескончаемых секунд, прежде чем углы его рта приподнялись и растянулись в улыбке. Фабио звонко хлопнул себя по колену и разразился самым непристойным хохотом, какой я когда-либо слышала. Следом захихикала Кьяра, а я… я ненамного от них отстала.

Дальнейший урок был мешаниной из настройки гитары, приготовления кофе и скручивания сигарет. Когда Кьяра и Фабио увлеклись и начали о чем-то оживленно дискутировать по-португальски, я встала и прошлась по комнате. Вся поверхность антикварного деревянного стола была завалена стопками книг и старыми фотографиями, вдоль облупленных стен выстроились в затылок виниловые диски, а в углу была свалена коллекция разношерстных музыкальных инструментов.

Когда Фабио обратился ко мне с вопросом, какую песню я хочу научиться играть, я его даже не услышала. Кьяра повторила вопрос, но я снова пожала плечами. Единственное, что пришло мне на ум, была песня «Девушка из Ипанемы», но Кьяра отказалась это переводить.

— Неужели ты не можешь придумать что-то такое, чтобы произвести на него впечатление? — умоляла я подругу. — Уж ты-то знаешь бразильскую музыку лучше, чем я.

Кьяра раздраженно мотнула головой в знак отказа — она социолог, а не музыкант. Тогда я спросила Фабио, что бы он сам мне предложил. С мягкой улыбкой он посоветовал взять песню, написанную к Дню матери Нелсоном Кавакинью. Она называлась «Vou Abrir a Porta» («Я открою дверь»). В ней говорилось о том, что герой прощает свою мать-vagabunda, ^[45] которая много раз бросала его и отца, и в очередной раз готов впустить ее в дом, потому что сегодня праздник, День матери.

Фабио закончил песню неожиданно:

— Только не тяни, потому что там ждут еще две.

Музыкальные уроки, последовавшие за первой встречей, напоминали летнюю, причудливо извивающуюся реку. Фабио Баррето был не из тех, кто торопится хоть в чем-то. Иногда мы просто сидели и слушали его любимые компакт-диски, в другое время он просил меня поиграть на тамбуринах и сидел с затуманившимся взором, но чаще всего просто витал где-то в своем мире, мире ритмов самбы. Я пыталась заставить его записать аккорды, чтобы учить песню, но все было совершенно бесполезно. Фабио неизменно стоял на своем изменчивом методе обучения. К тому же было абсолютно невозможно связать его свободу такими простыми вещами, как назначенное время. Иногда я часами стояла под дверью, дожидаясь, пока он вернется и начнет урок. Иногда он так и не появлялся.

Учить самбу оказалось намного труднее, чем я ожидала. Может быть, конечно, мне было бы проще, если бы я хоть чуть-чуть уже умела играть на гитаре. Одним словом, задача передо мной стояла примерно столь же достижимая, как стать виртуозной пианисткой, концертирующей в Вене. Оказалось, что четырех аккордов на электрогитаре совершенно недостаточно, чтобы перед слушателем возникли полная желтая луна и старики негры на углу улицы. Поэтому на третий день мне недвусмысленно запретили играть на гитаре, пока не научусь правильно отбивать ритм на тамбурине.