О старых людях, о том, что проходит мимо - Луи Куперус Страница 26

– И ты, Лот, положи пальто сюда же!

– Что за прелесть твой papa! – воскликнула Элли.

В небольшой комнате было уютно; мебель у Пауса-старшего была собственная. Здесь было много книг. На стене висели портреты и фотографии лошадей и собак. На полке коллекция оружия, и ниже – и это снова поразило Элли, как и при первом знакомстве, – портрет maman Отилии в двадцать лет; со старомодной прической она выглядела такой нежной и красивой, словно героиня какого-то романа. Странно, подумала Элли, у Стейна в комнате тоже висят фотографии лошадей и собак, и Стейн – тоже спортсмен и охотник. И тоже красавец-мужчина… При этой мысли Элли улыбнулась: видимо, maman была восприимчива к мужскому обаянию людей одного определенного типа; Элли улыбалась той же улыбкой, что и Лот, думая о матери.

– А вы друг на друга похожи, – сказал Паус-старший, когда они сели за стол. Смотрите, дети, что я для вас приготовил. Все на столе. Вот закуска. Ты ведь любишь икру на обжаренных ломтиках хлеба?

– Икру я обожаю! – сказал Лот.

– Это я помню! После закуски основное блюдо: рыбный mayonnaise ^[22]; возможно, многовато рыбных блюд, но придумать холодное меню не так-то просто, ведь у меня нет ни кухни, ни кухарки. Далее холодный цыпленок с фруктовым муссом: это голландский рецепт, здесь и во Франции это сочетание неизвестно. Затем фуа-гра. И тартинки для тебя, Элли.

– Я тоже люблю тартинки, – сказал Лот, внимательно вглядываясь в блюдо.

– Тем лучше. Отличное бордо, шато-икем и эдсик. И я купил для вас разных фруктов. Кофе, ликер, сигара, сигарета для Элли – вот, пожалуй, и все. Самое лучшее, что я только сумел придумать.

– Ах, papa, как все это чудесно!

Паус-старший уже открыл шампанское: легко, изящным поворотом петельки мюзле.

– За вас, дети…

Шампанское пенилось в бокалах.

– Подожди, Элли, подожди, дай я тебе долью, когда осядет пена… За вас, дети, и будьте счастливы!

– А в вас есть что-то от Лота, – сказала Элли.

– Во мне от Лота? В смысле, в Лоте есть что-то от меня…

– Разумеется, это я и имела в виду…

– Вот и хорошо, это правильно.

– Да, но Лот… Лот так похож на мать.

– Да, я похож на maman, – сказал Лот.

Он был светловолосый, небольшого роста, стройного, чтобы не сказать нежного, телосложения; Паус-старший был человеком крупным, смуглым, с очень густыми и еще не совсем седыми волосами.

– Я хочу сказать, в Лоте есть та же пластичность движений, что и у вас, хоть он и похож на мать.

– Ну-ну, значит, я пластичен! – пошутил Паус-старший.

Его большие руки то и дело двигались над столом, когда он передавал закуски.

– Ты бы могла дать отцу семьдесят лет? – спросил Лот. – Papa, я всякий раз восхищаюсь, когда вижу вас! Как у вас выходит оставаться таким молодым?

– Не знаю, мальчик, я такой, какой я есть…

– И вы никогда не боялись старости?

– Нет, дружок, я никогда ничего не боялся, в том числе старости.

– Откуда же этот страх у меня? Maman тоже не понимает моего страха, хотя…

– Ты же ведь человек искусства, у вас бывают всякие странности. А я всего лишь простой человек.

– Я бы очень хотел быть на вас похожим. Таким же большим и широкоплечим. Я вам завидую при каждой встрече.

– Ладно тебе, Лот, ты тоже очень хорош! – сказала Элли, защищая Лота от самого себя.

– Если бы ты был, как я, ты не покорил бы сердца своей супруги… Правда, Элли?

– Как знать, papa…

– А как у вас дома, сынок?

– Все по-прежнему, как всегда.

– Maman здорова?

– Физически да, а морально она подавлена… оттого что я женился.

– А как у нее со Стейном?

– Ссорятся…

– Ох уж эта твоя maman… – сказал Паус. – Элли, возьми еще mayonnaise. Нет, Лот, давай ее сюда, я хочу сам открыть шато-икем… Твоя maman всегда чуть что ссорилась… Жалко, что так. Вдруг гневалась… срывалась на крик… на ровном месте, я это очень хорошо помню. А в остальное время она была такая милая и нежная… и поразительно красивая.

– Да, и я на нее похож, взял от нее все худшее.

– Это он шутит, – сказала Элли.

– Конечно, – сказал старик, – напрашивается на комплименты.

– Я бы хотел быть похожим на вас, papa.

– Лот, сколько можно ныть… Элли, возьми еще mayonnaise… Не хочешь? Тогда примемся за цыпленка… Нет-нет, передай его мне, Лот, я сам нарежу. А свадьба у вас, значит, была совсем тихая. Без церкви.

– Да.

– И без праздничного обеда.

– Да. У Элли в Голландии так мало подруг, а у меня друзей… Мы живем настолько обособленно у себя в Гааге. В Италии у меня больше друзей и знакомых, чем в Гааге. Все наше семейство держится обособленно. Кроме д’Эрбуров, ни с кем не общаемся.

– Это правда.

– А о наших столетних стариках и говорить нечего.

– Да, grand-papa… и grand-maman… Да еще этот старый доктор…

– И дядя Антон всегда держится в стороне.

– Хм… м-да…

– И дядя Харольд тоже такой старый…

– Всего на несколько лет старше меня.

– Но он такой больной.

– Да. И странный. Всегда таким был. Молчаливый, мрачный. При этом милейший человек.

– А праздновать у нас дома, со Стейном и maman, тоже как-то…

– Ты забыл про тетушку Стефанию: богатая и бездетная, может оставить наследство… Как и дядя Антон, но у него состояние поменьше.

– Ах, – воскликнула Элли, – Лот совершенно равнодушен к вопросам наследства.

– Бедность вам не грозит, – сказал Паус-старший. – И правда, зачем тогда устраивать обед. А знакомых…

– У нас мало у обоих.

– Странно. Вокруг других семейств, долго живших в колониях, обычно, наоборот, крутится уйма близких и дальних знакомых. Раньше этот эффект назывался словом «волнение».

– Да уж не знаю, вокруг нас я никакого волнения знакомых не замечаю.

– А у нас в семье волнения было более чем достаточно. Maman об этом позаботилась, что и говорить.

– Вот на этом она и растеряла всех знакомых.

– Разумеется. Maman не назовешь образцом добропорядочности… с ее тремя мужьями.