Чёрный плащ немецкого господина - Галина Грановская Страница 26

— Тем более ценно то, что вы ее выделили. — Художник протянул руку. — Рад знакомству.

Постоял рядом, вглядываясь в свое детище.

— Вообще-то это не оригинал.

— Как — не оригинал? — не понял Павел. Как это может быть не оригиналом, если художник сам ее нарисовал?

— Копия. Или, если хотите, новая версия темы, — пояснил Луганский. — А оригинал я давно продал, немцу одному, архитектору, ему нужно было украсить свой новый дом, а мне деньги были нужны. То была первая картина, которую я за границу продал.

Фуршет проходил в маленьком зале за стеклянной дверью. Павел оглядел столы. Шампанское, красная икра, фрукты. Неплохо живут художники. Или это все не из их кармана?

— Интересно, кто организует подобные мероприятия?

— Я, — ответила Вика, накладывая себе полную тарелку бутербродов.

И добавила, словно извиняясь: проголодалась, с раннего утра на ногах.

С набитым ртом, Вика поинтересовалась, откуда Павел знает Каменеву.

— Какую Каменеву? — удивился Павел.

— Ту, с которой ты под ручку по залам ходил.

— Майю, что ли? А я и не знал ее фамилии, — признался. — Приятель познакомил.

Вика внимательно осмотрела бутерброд с икрой.

— Говорят, ее магазины обслуживают всю городскую верхушку. И всех этих бизнесменов новоявленных… Ты, что, тоже входишь в эту славную когорту?

Ему бы очень хотелось сказать, да, но Вике он почему-то не мог соврать.

— Да нет, что ты. У меня и денег-то таких не водится. Дорого очень…

— А было бы их больше? — Вика смотрела на него, как ему показалось, с усмешкой.

Ясно, свободные художники всегда против золотого тельца. Особенно те, кто его имеет.

Он развел руками.

— Мало ли, что было бы, зарабатывай я больше, — отшутился.

— Но в картинах, похоже, ты немного разбираешься, — произнесла Вика вдруг совсем другим тоном, в котором сквозило некоторое удивление. — После фуршета не убегай, поедем к нам.

— К тебе? — не понял он, зачем вдруг понадобился Вике.

— Луганский просил тебя пригласить, — объяснила она. — Понравился ты ему почему-то.

Вот так, вдруг, после фуршета Павел в составе небольшой свиты, сопровождавшей Мастера, оказался на чердаке Викиного дома. Здесь располагалась мастерская, ее и ее мужа Федора, тоже художника, который горел явным желанием показать мастеру некоторые из своих шедевров. Мазня, тут же определил для себя Павел, разглядывая гигантские пейзажи. Луганский же проявил деликатность, и ничего не сказав в целом, дал несколько дельных советов по технике исполнения.

Ближе к полуночи они приканчивали вторую бутылку водки, оставив мастеру пятизвездочную «Метаксу». Разговор то поднимался к высокому искусству, то опускался до сплетен об известных в мире художников людях. Павел их не знал, и отрабатывал свое участие в таком застолье тем, что кромсал на скорую руку хлеб, брынзу и колбасу, купленную по дороге предусмотрительной Викой, и время от времени кипятил на плите чайник.

После полуночи Луганский попросил вызвать такси. Павел тоже сел в машину, поскольку им было по пути. Еще ему очень хотелось кое-что узнать. Кое о чем спросить великого, по словам Вики, художника. У Вики он не решился его задать, поскольку вопрос был идиотский, и в компании художников и «ведов» он прозвучал бы вдвойне глупо. Как, откуда приходит то, что заставляет видеть то, что не видят другие? И что заставляет творить, создавать нечто, что не есть, на первый взгляд, необходимым для существования человека? Не еда, не орудие производства, не приспособление какое-нибудь для облегчения работы. И что почти никогда не оплачивается в полной мере. Вообще, с чего и когда начинается художник?

Луганский взглянул искоса и усмехнулся.

— Как я дошел до жизни такой? Вообще-то это долгая история. Но если интересно…

— Очень, — искренне признался Павел. — Я никогда еще ни с одним художником не встречался, тем более, такого масштаба… — Павел запнулся. Не хотелось бы, чтобы Луганский принял его слова за грубую лесть.

Но тот только кивнул, спокойно соглашаясь, да, с такими художниками, как он, встречаются не часто. Потому что он действительно малодоступен. И совсем не потому, что высокого о себе мнения.

— Работа. Иногда сутками из мастерской не вылезаю. А когда началось все это? Да всегда рисовал. С тех самых пор, как научился в руке ручку держать. Первые рисунки делал именно ручкой, в первом классе. Вместо того, чтобы выводить на уроках чистописания — был такой предмет в те далекие годы — буковки, размалевывал белые листы рисунками. Учительница ругала, объясняла, что нельзя в тетрадках малевать, мать ругала, наказывали, отец, случалось, даже шлепал по мягкому месту — ничто не могло остановить. Напишу несколько букв, а потом картинку какую-нибудь все равно нарисую. Домик, птицу, змею.

Ему повезло с первой учительницей.

— Будь на месте Анны Семеновны другая, точно сплавили бы в интернат для умственно отсталых, — хмыкнул Луганский. — Потому что я ни в чем не был силен — ни в письме, ни в арифметике, ни в чтении…

Они подъехали к гостинице.

— Может, зайдешь? — пригласил неожиданно Луганский.

— Да ведь поздно уже, — посмотрел на часы Павел. — Вам отдыхать пора, день был, наверное, не из легких. Выставка. Да и вряд ли меня пустят.

— Пусть попробуют! Выходи! — распорядился мастер. — Мне французский коньяк подарили, — похлопал по пузатому портфелю. — Один не пью. И с кем попало — тоже.

Никто не остановил их ни в вестибюле, ни на этаже, дежурная, у которой Луганский брал ключ, слова не сказала, хотя видела, что художник идет в номер не один.

Было уже далеко за полночь, а они все говорили. Точнее, говорил Луганский — разговор превратился в монолог, а Павел лишь внимал, сидя со стаканом в руке в кресле.

— Отчетливо запомнил один момент, — Луганский мерил шагами комнату. — Сижу перед гипсовой скульптурой Аполлона и думаю: вот, сегодня начали рисунок головы этого бога. Ну, закончу я эту голову, к торсу перейду. К пятому курсу дойдем до пятки этой скульптуры. Буду хорошо знать пластическую анатомию человека, уметь рисовать, кое-как писать красками — керамики, надо сказать, они все плохо пишут, — а по окончании Одесского художественного училища получу диплом художника-керамика. Ну, и что?

— И что дальше? — эхом повторил Павел вопрос, который мучил когда-то молодого художника.

— Вот и я себя спрашивал, что дальше? Лепить горшки на каком-нибудь фаянсовом заводе?

После второго курса Луганскому пришлось побывать на одном таком, под Харьковом. Там, в общежитии жила целая колония художников-керамистов, которые работали в цехах. Он поразился — стоило столько лет учиться, чтобы стать простыми рабочими! Не знал тогда еще, что государству нужен был вал, нужны были рабочие, а не какие-то там художники со своими керамическими шедеврами. И те, кто впоследствии лепили эти самые цветочные горшки, когда учились, тоже этого не знали, мечтали стать керамистами, художниками своего дела. Производство было огромное, но старое, со времен царя Гороха. Недалеко от завода целый террикон, гора, из отработанных гипсовых форм, первые формы появились там еще при фабриканте Смирнове, где-то в конце восемнадцатого века. Преддипломная практика проходила на заводе имени Ломоносова в Ленинграде. И там — то же самое — вал, начальство ничего нового не терпит, изделия со времен Виноградова, который это производство в позапрошлом веке основал. Диплом делал на Димитровском заводе под Москвой. На всю жизнь запомнил фарфоровое изделие, что красовалось на столе главного художника — в голубой луже лежит розовая свинья, на свинье сидит золотая курица.