Бегство из психушки - Георгий Богач Страница 26

Депрессивная стадия началась у Сергея Балуева с того, что морозным зимним утром он посмотрел на сына и вдруг понял, что тот рожден для страданий и мук и избавить его от них надо заранее, до того как они начнутся. Сергей решил сбросить сына с балкона головой вниз, чтобы тот сломал себе шею и не мучился, поджечь квартиру и прыгнуть с пятого этажа вслед за ним. Сосед по дому и закадычный друг Сергея Балуева – майор Вовка Ермольев, с которым они работали в одном госпитале, заметив неладное на соседнем балконе, перелез на него. Он завернул Сергею руки за спину, связал его и вызвал «Скорую помощь», которая увезла Балуева из Подмосковья в Московский институт психоневрологии.

Чем продолжительнее маниакальная стадия МДП, тем страшнее и разрушительнее его депрессивная фаза. Она подобна жестокому изнуряющему похмелью после длительного запоя. Радость сменяется безысходной скорбью, юмор – черным сарказмом, уверенность в завтрашнем дне – тревогой за каждый миг. Появляется страх за тех, кого любишь, – и люди, страдающие МДП, нередко убивают своих детей, чтобы оградить их от будущих мук и страданий.

Балуев сутками неподвижно лежал на больничной койке. Однажды постовая медсестра разочарованно на него посмотрела, криво усмехнулась и из соседней палаты притащила за руку больного Борю Паламаря. Она напоила его спиртом, раздела и с визгом и хихиканьем стала заниматься с ним любовью на свободной больничной койке. При этом она поглядывала на Балуева, который продолжал лежать и неподвижно смотреть в потолок. Звуки и движения окружающего мира до него не доходили, и никаких эмоций, кроме внутреннего трагизма и безысходности, он не испытывал.

Как-то поздно вечером в палату Балуева вошли три человека. Они посмотрели на больного, неподвижно глядящего на потолок.

– Не обращайте на него внимания. Этот тип в ступоре, ничего не видит, ничего не слышит и ощущает себя несчастным неполитым помидором на грядке под палящим солнцем, – сказал один из вошедших. – Обсудим наши дела здесь, потому что они не терпят отлагательства, а другого тихого места мы сегодня не найдем. Все кабинеты заняты.

Троица уселась за столом у окна и стала шепотом что-то обсуждать. Шепот становился все громче, перешел на громкую речь, а потом и на крик. От шума Балуев вдруг стал приходить в себя.

– Что же это получается, а? – кричал один из вошедших. – Волошин, убивший целую семью, отвалил вам, Петр Кузьмич, двадцать пять лимонов за то, что я признал его параноиком, который не отвечает за свои деяния и поступки, а из этой суммы мне досталось всего лишь двести косых. А кому же достались остальные рублики? Александру Сергеевичу Пушкину? Или, быть может, Михаилу Юрьевичу Лермонтову?

– Я не обязан отчитываться перед каждым лохом в белом халате. Все ушло на дело, и я советую тебе не совать в него свой длинный любопытный нос.

– А я, Петр Кузьмич, наступив на горло собственной песне, вынужден его совать и с вами, старым бандитом, общаться, несмотря на то что меня от вас мутит. Либо вы отдаете мне мои кровные восемь лимонов, либо я завтра же иду в прокуратуру. Но пойду я не к купленному вами Сабодажу, а к Марии Григорьевне.

Послышались глухие удары и падение тяжелого тела на пол.

Балуев открыл глаза и увидел одного из троих на полу. Над ним кто-то склонился и прямо через рукав халата сделал укол старым стеклянным шприцем. Упавший задергал ногами, стал царапать ногтями пол, захрипел и затих.

– Простите, шеф, но больше терпеть этого поганца я уже не мог, да и вам он изрядно надоел. Кныш, помогите мне вынести этого урода в ординаторскую. Через час яд бесследно рассосется. Это очень хороший яд. Кстати, он закончился, и для работы мне на первое время нужно еще хотя бы миллилитров двести. На вскрытии у Старостенко обнаружат обширный инфаркт. Получится, что наш коллега умер на своем рабочем месте, как и подобает истинному врачу. Сейчас позвоню его жене и скажу, что мы обнаружили Анатолия Михайловича лежащим на полу у своего письменного стола.

– Ты, Рим, не очень-то раззванивайся. Все знают, что с женой Старостенко у тебя были шашни.

Сергей Балуев вдруг повернулся на бок, почесал за ухом и чихнул. Его взгляд встретился с взглядом круглолицего человека с маслянистыми глазами.

– Где я? – хрипло спросил Сергей.

– А? Что? Вы уже очнулись? – переспросил человек с маслянистыми глазами.

– Где я?

– Вы там, где вам и положено быть. В своей палате. Вы слышали, о чем мы здесь говорили?

– Слышал, но так и не понял, за что вы убили этого человека. А вас я узнал. Вы – Петр Кузьмич Загниборода, доцент.

– Да, я доцент Загниборода. А вы Сергей Балуев, врач, находитесь в отделении для больных с обострением психических заболеваний. У вас маниакально-депрессивный психоз – МДП. Сейчас, после депрессии, вы стали впадать в маниакальную фазу и у вас начался бред со слуховыми галлюцинациями – вы слышали то, что не звучало. Какую оценку по психиатрии вы получили в мединституте?

– Пятерку.

– И вы не знали, что у вас МДП?! Быть этого не может!

– Я и сейчас не верю, что у меня МДП.

– И напрасно. Есть неоспоримый симптом, говорящий о том, что вы страдаете этой болезнью.

– И какой же это симптом?

– Больные, находящиеся в депрессивной стадии МДП, нередко убивают своих детей, чтобы уберечь их от жизненных испытаний. Вы тоже пытались убить своего сына. Ваш сосед Владимир Ермольев видел, как вы, стоя на балконе, держали его за ноги над тротуаром. Ермольев успел перебраться к вам и вырвать ребенка из ваших рук.

– Этого не может быть!

– Есть видеозапись, на которой Ермольев подробно рассказывает об этом эпизоде вашей болезни. Эпизод страшный, но вполне вписывается в картину МДП. Мы, правда, еще не успели отдать эту видеозапись в прокуратуру. Просто некогда, – Петр Кузьмич мягко, по-отечески, улыбнулся и ласково посмотрел на Балуева. Казалось, что глаза Петра Кузьмича плавают в подсолнечном масле.

– Мой сын жив?

– Жив. Но если бы его не спас ваш верный друг Ермольев, то он упал бы на обледенелый тротуар головой вниз и сломал бы свою тоненькую детскую шейку. Его кровь пролилась бы на лед и смерзлась бы с ним в обледенелую красно-розовую лужицу, – проникновенным голосом произнес Загниборода. – К весне эта лужица растаяла бы, смешавшись с вешними водами. И кровь вашего малыша впиталась бы в землю, а на ней выросли бы желтые цветы. К осени эти желтые цветы превратились бы в круглые одуванчики, и ветер развеял бы их по земле. А следующей весной лесные поляны покрылись бы желтыми цветочками, в каждом из которых была бы хоть одна молекула крови вашего несчастного сыночка, – маслянистые глаза Загнибороды трагически увлажнились. – Ваш сыночек превратился бы в цветы, из которых девушки плели бы себе желтые веночки на голову, но он бы уже никогда не смог поцеловать ни одну из них, – тихо добавил Петр Кузьмич. – И в этом были бы виноваты вы, человек, страдающий маниакально-депрессивным психозом, – громогласным голосом завершил Загниборода свою речь.