Жила-была девочка - Виктория Трелина Страница 26

На трудах, биологии, рисовании и физкультуре мы убираем школьный участок. Чернов откапывает дождевых червей и кидает ими в меня и Юльку, оказывается, мы с ней больше всех боимся этой гадости.

– Ребятки, посмотрите – это патиссон, – показывает нам Галина Сергеевна какой-то странный овощ.

– Юлька, ты патиссон, – шепчет Чернов. Юлька замахивается на него тяпкой.

Мы дружно гогочем.

У Муртазаевой на вязаной шапке лежит гнилой листочек. Это Неманихина снова издевается над подругой.

– Марин, у тебя голова мёрзнет? – с серьёзным видом спрашивает она.

– Отстань, – пищит Муртазаева, уже готовясь к позору.

– Давай я тебе капюшон сделаю, – Неманихина вынимает из граблей коричневые листья с землёй и пытается украсить ими голову своей соседки по парте.

Дура, Муртазаева, сама виновата. Не надо ото всех отличаться. Зачем она напялила на себя шапку, как маленькая? Мы работаем на участке без курток и шапок. Хотя в школу ходим уже одетыми. Похолодало рано. Конечно, шапки мы с Маринкой снимаем около магазина, и до школы несём их в кармане. Ходить в шапках – детство. За это могут опозорить.

Мы приходим в класс, сейчас у нас алгебра. Анна Николаевна задерживается, у нас пасётся Витёк Чуев из седьмого. Кажется, они с Черновым, несмотря на запреты Ирочки, стали друзьями. Я краем уха слышу, как они договариваются покурить после уроков. Какой кошмар, мой сосед по парте курит. Я смотрю на него осуждающе.

– Что ты, Витка? – кажется, Серёжке даже нравится, что я услышала их разговор, – иди, доказывай.

«Доказывать» – значит ябедничать. Это в нашей школе – самый страшный позор. С доказулями никто не дружит. Им даже могут объявить бойкот. Я не доказуля, и Чернов об этом знает, поэтому и не боится говорить при мне о курении. Я ведь ни разу не пожаловалась, что он ломает мои ручки и запихивает в мой портфель огрызки. Я не рассказала об этом даже бабушке, когда та, отмывая обложки моих учебников, обещала сходить в школу и разобраться. Хорошо, что она тогда не пошла, иначе я стала бы в классе кем-то вроде Муртазаевой.

– Шуба! Ирочка идёт, – кричит от дверей Лёнчик Сащин.

Наша Ирочка проходит в седьмой класс, окликнув Чуева и выразительно взглянув на Чернова. Серёжка делает лицо попугая Кеши: «А я что? Я ничего».

Через полминуты Ирочка пулей вылетает в коридор. За стеной – в седьмом стоит дружный гогот. Мы притихаем. У классухи было такое лицо, видимо произошло что-то из ряда вон выходящее.

Возвращается Ирочка с директором Надеждой Дмитриевной. Нам не слышно, что происходит в соседнем кабинете, потому, что Анна Николаевна объясняет нам новую формулу.

– Я отказалась от этого жуткого класса, – поведала нам Ирочка на литературе, – если кто-то из вас будет общаться с этими выродками, я буду расценивать это, как предательство, – учительница посмотрела в нашу с Черновым сторону. Я почему-то подумала о том, что теперь Чернов не будет курить. Меня это порадовало. Я не хочу, чтобы мои одноклассники становились такими, как Витёк Чуев.

На перемене из своего класса вывалились в обнимку Лабынина и старшая Муртазаева:

– Здравствуйте, Ирина Владимировна, – нарочито вежливо начала Лабынина, – как у Вас дела?

– Вы же нас больше не учите, – добавила лохматая Мила, демонстративно, будто в знак презрения, ставшая задом к своей сестре.

Ирочка быстро вышла из класса. Лабынина оглушительно захохотала, потряхивая своей пышной причёской.

Какая отвратительная девочка. Неужели она не видит себя со стороны?

Вышел Чуев, выглядел он немного присмиревшим. Чернов встал и пошёл в коридор. Молодец!

– А что я сделал? – виновато сказал Витёк в пространство, – Всего лишь морковку на стул подложил.

Если это, действительно так, тогда мне не понятно, чего Ирочка так завелась. Ну, убрала бы морковку и села. Хотя может она и села? Тогда, да. На морковку можно сесть по-разному…