Голоса на ветру - Гроздана Олуич Страница 26

– Что это такое? – удивился Стеван, увидев над болотом прозрачных белых птиц.

– Души карановских детей! – сказал старый Дойчин, удивив этими словами Наталию. – Разве вы не видите, что рядом с ними порхают души шелкопрядов, превратившиеся в бабочек?

Стеван их не видел, но зато из-за пьянства ему все чаще являлись белые мыши, снующие среди осоки и маленькие-маленькие человеческие головы, спрятанные на чердаке, которые с каждым мгновением становились все меньше и меньше, пока окончательно не исчезали в полумраке.

«Боже, что же это творится с отцом?» – спрашивал себя Петр. Он время от времени куда-то исчезал на несколько дней, а вернувшись иногда вытряхивал из рюкзака банки с консервами. Так продолжалось, пока Наталия как-то раз не сказала ему довольно резко:

– Мне не нужна краденая еда, сынок! Кем только ни были Арацкие, но только не убийцами и ворами…

– Мама, это военные трофеи! – побледнел Петр. – На такое имеют право и Арацкие… – улыбнулся он, и она поняла, откуда взялись винтовки, спрятанные под камышовой крышей и почему именно в те дни, когда Петра нет на хуторе, взлетают в воздух склады немецких боеприпасов. То, в чем он участвовал, хотя бы отчасти взыскивало с оккупантов за погибших школьников, но все равно Наталия чувствовала, как все внутри у нее холодело при мысли о том, что вместе со складами боеприпасов на воздух мог взлететь и Петр, так же как его дед при появлении в Караново первых танков.

Больше она его ни о чем не спрашивала, а он ничего не говорил.

На болото медленно и торжественно вступала осень. На восточном фронте немцы терпели поражение за поражением.

* * *

Было ли об этом известно в Караново, автор «Карановской летописи» не сообщал. То ли из-за пресыщенности войной, то ли по каким-то своим личным причинам и Данило Арацки в тающей темноте семнадцатого этажа нью-йоркского отеля тоже не мог этого вспомнить. Но зато у него из головы не выходили стрекозы и маленькая белая лягушка в заполненном водой подвале. Если только историю про белую лягушку Вета не выдумала для того, чтобы заставить наконец его спуститься в подвал, темноты которого он боялся больше, чем огня или уколов.

– Да ладно, Рыжик! – смеялся Петр. – Белых лягушек не бывает! – и тут спустился в подвал и крикнул. – Бывает! Только трус не пришел бы сюда посмотреть на них!

– Я не трус! – Данило Арацки увидел себя, как он, маленький и дрожащий от страха, спускается по скользким ступенькам подвала, преодолевая свой первый детский страх. Кто только ни живет в подвале: и рогатые, и хвостатые, и волосатые, и голые, и липкие как улитка, и ледяные как змея, и невероятные как белая лягушка. Нет, Вета не обманывала. Белая лягушка, размером поменьше, чем обычные квакуши, сидела на первой ступеньке. Если это действительно была лягушка, а не превращенная в лягушку принцесса, заколдованная девочка или вила. Счастливый, что все-таки решился спуститься в темноту подвала, Рыжик позволил Петру положить ему на ладонь маленькую белую лягушку, настолько легкую, что она казалась невесомой.

– А теперь верни ее в воду! – Петр обнял малыша за плечи. – Ты доказал, что ты не трус. Арацкие никогда не были ни трусами, ни насильниками. Вот война кончится, будем с тобой строить новые города… – Петр нежно улыбнулся, и Рыжик почувствовал, как все его тело трепещет от счастья. Он преодолел страх, доказал, что не трус, но новые города он строить не хочет. Он пойдет по стопам доктора Луки Арацкого, над могилой которого не переставала разрастаться и испускать аромат желтая роза. Он будет лечить людей.

* * *

Перепуганный, скорее пьяный, чем трезвый, Стеван боролся с разъяренными голосами своих душ. Его страх рос, становясь все сильнее с наступлением осени. Убежденный, что при его рождении комбинация звезд на небе была самой неблагоприятной из всех возможных, Стеван метался между двумя желаниями – уйти и остаться. Наконец перевесило желание остаться на зиму на хуторе. Выждать. Хотя это означало, что придется жить с двумя сумасшедшими.

Теперь при спорах со второй и третьей душой Стеван чувствовал себя все более напуганным, независимо от того был ли он пьян или нет. Приближающаяся свобода не станет для него освобождением, если не вернется хоть кто-то из его солдат. Страх и стыд отца Вета чувствовала всем своим существом, но ни за что бы об этом никому не рассказала, чтобы не разжалобить отца и не разгневать мать – она воспринимала Стеваново невнятное бормотание о звездах и душах как способ устраниться от всех своих обязанностей – гражданских, родительских, супружеских. Прошлой зимой птицы замерзали на лету. Какой будет приближающаяся?

– Что нам делать с Даниилом, с близнецами, Стеван? Если они не умрут от болезней, умрут от голода и холода… – Наталия впервые в жизни почувствовала беспомощность перед жизнью, перед всем тем, что она несет. Стеван молчал. Он, похудевший, ссохшийся, ставший как будто ниже ростом, посоветовал ей что-нибудь продать, не веря, что все хоть сколько-нибудь ценное давно продано или отдано в обмен на еду.

Он просто не мог ей поверить. Богатые и могущественные, Арацкие не принимали слово «нет», но на этот раз все было именно так: нет, нет, нет! Облокотившись на стол, Стеван проводил все вечера, глядя на огоньки свечек, напоминавших ему о детстве, о летних школьных каникулах, которые он проводил на одном из хуторов деда Михайла Арацкого, пока хутора и все остальное не перешло в чужие руки. Крупный, веселый, синеглазый (может быть, цвет глаз у Петра именно от него?), Михайло повсюду, где бы ни оказался, распространял вокруг себя радость. Трудно было поверить, что молчаливый Лука Арацки, его сын, его плоть, кость и кровь: все, что было важно для Михайла, Лука презирал, и вместо того, чтобы расширять империю отца, взялся лечить бедняков.

* * *

Восприняли свою судьбу словно во сне,

Не зная, кто они и что они…

Хорхе Луис Борхес

Автор «Карановской летописи» несомненно восхищался Михаилом, пути которого тянулись от Караново до самого Белграда и даже дальше. Так же относился к Михаилу и Стеван. Всегда немного стеснявшийся отца, он трепетал от радости, стоило ему увидеть деда на одном из скакунов, единственная роль которых состояла в том, чтобы Михайло мог покрасоваться то на одном, то на другом, что любил делать и он, Стеван, много лет спустя. В детстве же, когда ему не было и семи лет, он, несмотря на решительный протест Луки, получил от деда в подарок белого жеребенка.

– Смотри, Снежок! – воскликнул мальчик, увидев его в первый раз, сам того не подозревая окрестив коня, который и спустя много лет, когда разорение дома Арацких стало уже очевидным, оставался самой большой его радостью.

Стевану было шестнадцать, когда Михайла Арацкого с двадцатью семью ножевыми ранениями, полученными в каком-то венском казино во время последнего из его многочисленных путешествий, привезли домой в черном гробу.