Красная пелена - Башир Керруми Страница 26

Зато телефонистки, работавшие в справочной санатория, меня возненавидели. И получаса не прошло после моего разговора с ведущим программы, а на них обрушился шквал звонков. Телефон звонил не переставая. У меня в комнате аппарата не было, поэтому отвечать на звонки приходилось медсестрам и санитаркам. В конце концов им это надоело, и они переселили меня в справочную, чтобы я сам снимал трубку. Нечего и говорить, что после этого эпизода персонал санатория дружно невзлюбил меня: еще бы, я вносил суматоху в их привычное ленивое существование. Но я не обращал на их враждебность никакого внимания; успев привыкнуть к одиночеству, я меньше страдал по обществу злобных дураков.

На следующий день к моему новому статусу добавился еще один – я стал избранником почтальона. В санатории мало кто из больных получал письма, тем более ежедневно. А мне на протяжении двух недель несли их пачками.

Да, я получал письма десятками. Например, в первые три дня я каждый день получал до сотни писем.

Передо мной встала серьезная проблема: как их прочесть? Мои соседи по комнате ничем мне помочь не могли, потому что оба были неграмотными. Ждать содействия от персонала тем более не приходилось. И тут мне повезло. Меня пришла навестить одна пожилая дама, с которой у нас моментально установились очень теплые и дружеские отношения. Одно ее присутствие оказывало на меня воздействие более благотворное, чем все больничные лекарства, вместе взятые.

Она не отличалась особой говорливостью, но те немногие слова, которые она произносила, возвращали мне веру в себя. Благодаря ей я смог ознакомиться с письмами, присланными мне слушателями радиопередачи. Чего в них только не было – призывы не падать духом, более или менее пристойные предложения, вопли отчаяния и советы надеяться на лучшее. Мы и представить себе не можем, до чего люди не похожи друг на друга и какие разные заботы их одолевают.

Я сохранил все эти письма. Вот, например, что мне писали.

Месье М.:

«Малыш, меня жутко растрогала твоя история. Я уже старик, мне семьдесят три года, и я очень одинок. Я хорошо знаю твою страну, потому что пятнадцать лет прослужил в ней легионером. Из всех близких у меня только собака и четыре кошки. Живу я в большом доме неподалеку от Парижа. Если хочешь, я готов тебя усыновить и дать тебе свою фамилию».

Мадемуазель Н., Бельгия:

«Милый, ничего не бойся, да хранит тебя Иисус! Не волнуйся, Господь тебя исцелит. Я целыми днями молюсь за тебя. В воскресенье, восьмого, я приеду тебя навестить, и мы вместе пойдем в Божий храм. Я отдаю тебе свое сердце. Если ты не против, мы можем обвенчаться».

Мадемуазель П., Париж:

«Не падай духом, старина. Я тоже слепая, мне шестнадцать лет, и я хожу в школу. Еще я учусь играть на фортепиано. Давай переписываться, а? Ты знаешь алфавит Брайля?»

На протяжении пары недель я был местной знаменитостью.

Ко мне с утра до вечера приходили посетители, и я по сто раз отвечал на одни и те же вопросы. Среди них попадались всякие, в том числе довольно каверзные, и тогда я отшучивался. Люди реагировали по-разному: одни начинали смеяться, другие умолкали, понимая, что я не собираюсь перед каждым встречным-поперечным раскрывать душу. Но большинство напрягались, не готовые признать за мной право на чувство юмора. Но я просто не мог поступать иначе. Праздное любопытство слишком больно ранило меня.

У меня отбою не было от предложений. Меня приглашали в гости на выходные или на воскресный обед. Разумеется, я отвечал на эти приглашения отказом, но не потому, что боялся, а потому, что не хотел попадать в зависимость от кого бы то ни было. Я не нуждался в сочувствии и не желал превращаться в музейный экспонат. В душе я испытывал глубокую благодарность ко всем, кто отозвался на мой призыв, но превращаться в комнатную собачку не входило в мои планы. «С тем же успехом я мог бы общаться с аквариумными рыбками, – думал я. – Они хотя бы не задают идиотских вопросов».

На фоне всей этой суматохи я продолжал учиться машинописи. Я уже понял, что если мне и суждено обрести хотя бы долю самостоятельности, то это случится благодаря письму.

Короткая записка мадемуазель П., слепой шестнадцатилетней девушки, стала лишним подтверждением того, о чем я и так догадывался. Мое положение станет не таким драматичным, если я научусь печатать на машинке и освою азбуку Брайля. Кроме того, с некоторого времени у меня родилась идея поступить на курсы массажистов.

Поток писем и посетителей понемногу иссяк, но проблема с получением вида на жительство так и оставалась нерешенной. Ни один из моих гостей не выказал готовности заняться вместо меня улаживанием формальностей с префектурой. Должен сказать, что это действительно был геркулесов труд.

Зато одна из моих корреспонденток, мадемуазель К., поняв, насколько важно для меня иметь связь с миром, организовала у себя в классе сбор средств и преподнесла мне портативную пишущую машинку. Подумать только, ребята и девчонки, мои ровесники, не пожалели своих карманных денег и скинулись мне на подарок! Я испытывал к ним чувство искренней признательности, впрочем омраченное тенью печали. Стоит ли говорить, что я предпочел бы оказаться на их месте?..

Мое пребывание в санатории подходило к концу. Меня снова ждала клиника Кошена и очередная операция.

Пьер старался меня поддержать:

– Слушай, сегодня медицина реально творит чудеса!

Мохамед был настроен далеко не так оптимистично:

– Чудеса, как же! Они думают, что они боги! Верить в медицину – все равно что верить в Бога. И то и другое – пустой звук. Жизнь – не сахар, и нечего морочить себе голову несбыточными мечтами.