Врата Леванта - Амин Маалуф Страница 26

Он открыл передо мной дверь с признательностью и даже сделал несколько шагов, чтобы проводить меня до лифта по желтому, узкому и пыльному ковру в коридоре.

Когда я ближе к вечеру вернулся, радость его еще не угасла. И спросил он меня: «На чем мы остановились?», полагаю, вовсе не потому, что утерял нить рассказа, а чтобы услышать мой ответ:

— Она сказала вам «да»!

Затем я снял с ручки колпачок и открыл новый блокнот, как делал это каждый раз в начале трех предыдущих сеансов. Я написал «Вечер пятницы» на первой странице, прежде чем перевернуть ее. Мои собеседник между тем, казалось, все еще пытался подыскать слова.

— Могу ли я попросить вас не сразу записывать?

Я надел на ручку колпачок. И стал ждать. Довольно долго. Когда он заговорил, голос его прозвучал словно бы издалека:

— Мы с Кларой обнялись.

Могу поклясться, что он покраснел, делая это признание. Сам я тоже потупился. Подобная откровенность давалась ему нелегко. Совершив это усилие над собой, он вновь стал мерить шагами комнату, двигаясь очень медленно и не произнося ни единого слова. Потом, как если бы завершил восхитительную прогулку по своей душе и внезапно вновь ощутил мое присутствие, сказал мне, выставив вперед ладонь:

— Вот так!

Мне кажется, я понял его: он хотел сказать, что с этой очень личной главой покончено. Тогда я привычным жестом разгладил страницы блокнота и приготовился вновь записывать под диктовку. Но руку мою удержало некое сомнение. Блеск его глаз подсказывал мне, что он еще не вполне вернулся из своего душевного паломничества. И я нарочито медленно положил ручку во внутренний карман пиджака. Закрыл также и блокнот, потом скрестил руки на груди. Собеседник мой улыбнулся. Расслабил ворот рубашки. Я же не сводил глаз с его адамова яблока.

Мне кажется, воспоминание об этой странице своей жизни помогло ему сбросить груз лет и полностью раскрыться.

Как рассказать об этих признаниях, не предавая его? О, конечно же, он ни в чем не погрешил против строжайших правил левантийского целомудрия. Но я не простил бы себе, если бы повторил те слова, которые не посмел записать в его присутствии. Более извинительным представляется мне обрисовать эту историю в самых общих чертах.

Он проводил Клару в гостиницу «Пальмира», где она снимала комнату, как и во время предыдущей встречи. Они миновали то место, где она запечатлела поцелуй на его изумленных губах. В этот раз никого на горизонте не было. И тогда Оссиан вернул ей поцелуй. Такой же точно — словно птица клюнула. Потом они стали подниматься по лестнице, держась за руки и неотрывно глядя друг на друга.

В ее номере на четвертом этаже было большое окно, откуда видны были слева корабли в порту, а справа — береговая линия и морская гладь. Она открыла его. Вместе с городским шумом в комнату проник теплый ветерок. Их влажные руки доверчиво соприкасались, их глаза были закрыты от робости и восторга.

Пока он говорил, я наблюдал за ним, поскольку ничего не записывал. Я уже обратил внимание на то, какой он стройный и высокий, но сейчас мне показалось, будто вся его фигура устремилась вверх — ноги, руки, грудь и особенно шея, которая вдруг как-то смешно удлинилась по сравнению с его по-детски маленькой и белой головой. Быть может, именно поэтому он имел привычку постоянно клонить ее набок. Здесь, передо мной, как некогда на фотографии в моем учебнике по истории…

Он же, не замечая моего пристального взгляда, продолжал свой путь, не выпуская руки возлюбленной.

— Вечером мы отправились на прогулку по горной тропинке к бухте Сен-Жорж, и говорили мы о женитьбе.

Да, в тот же вечер, зачем нам было ждать? Счастье вложило в наши ладони столь крепкую нить, что следовало сжать пальцы в кулак и держать ее как можно крепче. И никакому случаю нельзя было доверять заботу о будущих наших встречах.

Мы оба жаждали и твердо намеревались прожить вместе каждое предстоящее нам мгновение. До конца жизни. Если возникнут препятствия, они будут сметены. И нам казалось, что нет для нас ничего непреодолимого. Нужно принять определенные решения, нужно сделать определенный выбор. Прежде всего, речь шла о самой женитьбе. В Бейруте гражданского брака не существовало. А религиозного мы не хотели. У нас не было желания соединить наши судьбы при помощи лжи. Мы оба — и она, и я — не слишком высоко ставили господствующие здесь религии, так зачем нам было притворяться?

К тому же какую религию выбрать для совершения брачного обряда? Ее или мою? Любое решение создавало проблем куда больше, чем улаживало! Нет, у меня возникла идея получше: Жак Липовые Бумаги.

— Неужели ты хочешь жениться по фальшивым документам? — в ужасе спросила меня Клара.

Я заверил ее в обратном. В мирной жизни Жак занимал пост мэра одного городка в окрестностях Парижа. Он упомянул об этом лишь однажды, сразу же по окончании войны. Ему тогда предложили вновь надеть свою трехцветную перевязь. Можно ли было сделать лучший выбор? Разве не он устроил нашу встречу? Разве не его ожидали мы в ту ночь в Лионе? Решение было принято мгновенно: мы поедем во Францию, где совершим самую простую из всех брачных церемоний, а затем вернемся, чтобы отпраздновать это событие с нашими родными.

Отец, когда я посвятил его в наши планы, не колебался ни секунды:

— Умная, красивая, любящая… да еще революционно настроенная! Чего еще можно желать?

Он был в полном восторге. С первого мгновения он принял ее, а она уже успела проникнуться к нему подлинным обожанием, словно обрела нового отца — странного, громогласного, беззащитного.

Оставался еще дядя Стефан. Клара не знала, как он воспримет подобное известие. Из уважения к нему она намеревалась просить его согласия, но твердо решила не обращать внимания на отказ. Тут мы уговорились расстаться на несколько недель, чтобы каждый из нас мог заняться неизбежными приготовлениями — известить родных, собрать необходимые бумаги — и затем встретиться в Париже в условленный день, в условленный час, в условленном месте…

А именно: 20 июня, в полдень, на набережной Орлож.

Почему на набережной Орлож? Потому что в те времена, когда я работал в лионской «мастерской», один товарищ рассказал мне довоенную историю о том, как влюбленные нашли друг друга на набережной Орлож, «между двумя башенками», — и, раскрыв план города, показал мне эту точку на берегу Сены. Движения его рук остались у меня в памяти, быть может, я даже увидел в этом некий знак — и когда надо было выбрать место для нашего свидания, именно это название пришло мне на ум.

В Париже все произошло так, как было предусмотрено. И даже лучше. Мы с Кларой подошли к башенкам одновременно: она с одной стороны набережной, я — с другой.

Жак Липовые Бумаги — я продолжал его так называть, хотя он обрел прежний социальный статус, — сам позаботился известить выбранных заранее свидетелей. Моим стал Бертран, Клариным — Даниель, хозяйка лионской квартиры, где мы в первый раз встретились.