Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова Страница 26

Летом, в жаркий выходной день, папа иногда сажал Тарзана в машину и вёз на Старую Кубань. Там он с разбегу бросался в тёплую, пахнущую камышом воду, Тарзан — за ним, сначала они плыли рядом, но потом, где‑то на середине реки, папа вдруг нырял и долго оставался под водой, дразня и пугая Тарзана, который начинал кружить на месте и жалобно подвывать. Папа выныривал, говорил: «Ку–ку!» и весело смеялся. Но это удовольствие – съездить с Тарзаном на Кубань – папа позволял себе не часто. Надо заметить, что в те времена к личным автомобилям вообще относились совсем не так, как сейчас…

— В каком смысле «не так»? — уточняет Алёша.

— Сейчас человек пару лет поездит на новой машине и уже торопится её продать, купить ещё более новую, а там еще… А тогда автомобиль покупали, можно сказать, раз и на всю жизнь, потому и относились к нему трепетно, куда попало не ездили, берегли только для особо важных случаев. Тебе этого не понять, тебя даже за хлебом пешком не вытолкаешь.

Бедный наш папа! Он, хоть и имел личный автомобиль, на работу ездил трамваем через весь город, из‑за чего вставать ему приходилось в пять утра. Ещё темно на улице, а он — «Беломор» в зубы — и потопал себе пешочком на остановку, и хорошо, если сразу трамвай подошёл, а то, бывало, стоит там полчаса, ждёт этой «шестёрки» проклятой. Летом ещё ничего, а зимой… Зимой трамваи в Краснодаре всегда плохо ходили. Казалось бы, у тебя же машина своя — садись и езжай! Нет, бензин экономил, резину жалел и вообще… Берег!

Раза три в году, перед большими праздниками — Новым годом, первым мая и ноябрьскими — папа с мамой ездили на рынок в станицу. Они вставали очень рано, часа в четыре утра, садились в машину и ехали за 60 километров от Краснодара, в станицу Холмскую. Там, на большом станичном рынке, всё было дешевле, чем в городе, поэтому закупки делались оптовые — два мешка картошки, мешок лука, целая корзина яиц, целая канистра подсолнечного масла, обязательно — солёное сало, килограммов пять, не меньше, это для папы. Ещё они привозили оттуда парочку живых гусей или даже индюков — на откорм, для чего специально покупался ещё и мешок кукурузы. Ехали гуси из станицы в город с ветерком — на крыше «Москвича», в ящике с широкими щелями, который папа основательно привязывал верёвками к багажнику. Дома их поселяли в сарае, где делался для этого специальный загончик, а сверху устраивался ещё и низкий навес, чтобы гуси не могли поднимать головы и расти вверх, тогда они росли вширь и становились жирными. Каждое утро бабушка не просто кормила, а силой наталкивала их кукурузой — опять же для жирности. Перед самым праздником выбирали наиболее тучную из птиц, и, пока мы были в школе, папа резал её во дворе, перед сараем, после чего мама с бабушкой усаживались в кухне на низкие скамеечки, ставили на пол оцинкованную детскую ванночку, клали в неё зарезанного гуся и начинали быстро–быстро его ощипывать, или, как говорила бабушка, «скубти», при этом пух и перья тут же собирали в наволочку, чтобы потом набить ими подушку. Когда мы приходили из школы, все уже было кончено. Гуся жарили с яблоками и рисом в духовке, предварительно зашив ему брюшко суровой чёрной ниткой. Да ещё натапливали с него литровую банку жира, мы потом мазали этот застывший с жареными шкварками жир на хлеб и ели, это было вкусно.

Но главная поездка на автомобиле была летом – на море. Этой поездки мы ждали целый год, и уже с конца мая начинали надоедать родителям: ну скоро? ну когда? Наконец, в июле или августе родители объявляли, что у них с понедельника отпуск, и что в субботу едем. С вечера папа расстилал на верхнем багажнике огромную десятиместную палатку, укладывал на неё складные столик и стульчики, четыре походных раскладушки, несколько подушек и одеял, заворачивал все это в палатку и привязывал к багажнику, мы бегали вокруг машины, помогая ему натягивать верёвки. С собой брались также: керогаз, кастрюли, ведра, набор пластмассовой посуды, транзистор, книжки, купальники, сарафаны, кофты на вечер и кое‑что из продуктов – соль, сахар, крупа. Основные запасы делались по дороге и потом пополнялись уже на месте, в приморском посёлке Новомихайловском, где был большой дикий пляж и разрешалась стоянка личных автомобилей.

В субботу нас поднимали рано–рано, когда на улице ещё темно, и, сонные, мы загружались в машину. Ехать до Новомихайловского было часов пять (тогда ездили ещё через Новороссийск), мы не спешили, несколько раз останавливались, покупая прямо на трассе то яблоки–груши, то огурцы–помидоры. Мы знали эту трассу наизусть — какой посёлок следует за каким, и выкрикивали наперебой:

— Сейчас будет Нижне–Баканская!

— И нет! Сначала Верхне–Баканская, а потом Нижне!

Но самое интересное было выгружаться и устраиваться на берегу моря. Родители шли искать среди хаоса машин и палаток свободное место, такое, чтобы было «в холодочке», под деревьями, и чтобы недалеко ходить на море. Машину ставили на близком расстоянии от палатки, между ними натягивали брезент и получался навес для «кухни». Потом папа разбирал внутри машины сиденья, стелил сверху одеяла и выходила сплошная постель, мы начинали спорить, кому спать в машине, а кому — в палатке, всем хотелось и там, и там. Что касается папы, то, если не было дождя, он вообще спал на улице, на надувном матрасе, укрывшись с головой одеялом. Но если шёл дождь и, бывало, среди ночи подмокала палатка, все снова забирались в машину и пережидали, благо, дожди на море летом недолгие. Как только выглядывало солнышко, у палатки задирали все края, чтобы просохло как следует, а одеяла–подушки раскладывали на капоте машины и развешивали на деревьях. Так, «дикарями», жили целый месяц, целый прекрасный, необыкновенный, замечательный месяц! Ни разу за всю свою жизнь мама с папой так и не побывали в санатории или доме отдыха и никогда не отдыхали одни, без нас.

В 1961 году, летом, была предпринята историческая для нашей семьи поездка в Закарпатье, в город Ужгород, где жила тётя Инна — единственная родная мамина сестра. Весь дом вышел проводить нас в это далёкое путешествие, и кое‑кто из соседей сильно сомневался, что «Москвич» довезёт нас да места.

— Ну, до Ростова‑то ничего, доедешь нормально, — говорили папе. — Может, и до Харькова доедешь, а дальше — кто его знает…

Рискованный человек был наш папа! Везти в такую даль, да на такой машине троих малолетних детей (нам с Неллей было в тот год девять и десять, Аллочке — четыре, а Женя ещё не родилась), жену с тещей… И только сейчас мне впервые приходит в голову мысль, что, возможно, всё дело и было в бабушке, которую таким образом отвезли «пожить» к её младшей дочери, во всяком случае, назад она с нами уже не поехала и вернулась только спустя год, когда мамина сестра с мужем и дочкой нанесли нам ответный визит. Они добирались из Ужгорода в Краснодар поездом, с двумя пересадками, но тётин муж, дядя Саша, сам был железнодорожник, притом крупный чин — зам. начальника Закарпатской железной дороги, он специально ехал в форме — светло–серой, с чёрными петлицами, и на всём пути следования перед ним трепетали дежурные по перрону, проводницы и бригадиры поездов. Для бабушки ехать с таким зятем, как дядя Саша, было одно удовольствие.

Мы же двигались в Ужгород «своим ходом», на папином «Москвиче», дня три, на ночлег останавливались где‑нибудь в поле, возле стога сена; останавливались и днём — обычно в лесополосе, мама варила походный супчик на керогазе, мы со страшным аппетитом ели, бегали в кустики и просто носились кругами, устав от многочасового сидения; папа лежал на траве под деревом и курил, а бабушка далеко от машины не отходила и все вздыхала: