Моя жизнь как фальшивка - Питер Кэри Страница 26

К тому времени, когда Слейтера перевели с Малайи в Сидней, обеспечивать связь «Эм-ай-5» [55]с австралийской службой безопасности, война успела закончиться. Он тут же попал в светскую хронику, и его должность отнюдь не хранилась в секрете, однако местные журналисты не в состоянии были уразуметь, что этот британский джазолюб (как и его прославленный злопыхатель Дилан Томас) был достаточно влиятельной и неоднозначной фигурой.

Однако Нуссетта сообразила вовремя и позвонила Триш Лоусон в австралийское издание «Вог», замурлыкала на «европейский лад» – сплошь шер и мерд. С поэзией у «Вога» отношения были двоюродные, но когда Нуссетта предъявила старую фотографию вдохновенного молодого человека в белом костюме крикетиста, редакторша согласилась на съемки. Разумеется, Слейтер уже не был тем прекрасным двадцатилетнем юношей, но и на четвертом десятке сохранил яркую голубизну глаз, ямочку на подбородке и пышные волосы цвета спелой пшеницы.

Он с явным удовольствием согласился позировать, тем более – для молодой женщины, восторгавшейся «Песнью росы». Когда Слейтер отправился в студию на Кент-стрит, он предусмотрительно оставил весь вечер свободным.

Нуссетта избрала сложный путь, чтобы добыть фальшивую метрику, но интрига, видимо, ее увлекла. Плевать на трудности, главное – доказать, что ей и не такое под силу.

Она отворила широкую дверь мансарды на западной стороне студии и аккуратно установила шаткий венский стул в четырех этажах над гаванью. Над рекой Парра-матта громоздились густые серые облака, предвечерний свет был неустойчив: то замутится и померкнет, а то вдруг серо-стальная вода внизу просверкнет алмазными гранями. Однако искусственное освещение в студии оказалось чересчур жестким, невыигрышным.

– Сядьте здесь, – велела фотограф знаменитому поэту.

Слейтер, уже обрадованный, что внешность Нуссетты вполне соответствует хрипловатому голосу в телефонной трубке, по собственному признанию, еще больше возбудился, когда она «малость раскомандовалась».

– На стул! – сказала она.

И Слейтер, отнюдь не дилетант, охотно повиновался. Ассистент начал замерять освещенность лица.

– Можешь идти, Норман!

Худой, высокомерный мальчишка с тонким носом и заносчивыми манерами пожал узкими плечиками и усмехнулся, глядя, как начальница, присев на корточки перед Слейтером, без тени улыбки поворачивает красивое лицо своей модели то вправо, то влево.

Ни разу в жизни женщина не «бралась» за него подобным образом. Хотя Слейтер, конечно, давно знал о своей привлекательности, такое обращение было ему в новинку. В темных глазах фотографа он не мог разглядеть ничего, кроме собственного отражения. Нуссетта не отвечала на его шутки, и оставалось лишь полностью предать себя чужой, решительной воле.

Норман еще помедлил, наблюдая за работой Нуссетты, иронически приподнимая брови.

– Свет, – напомнил он.

Она поменяла апертуру на «Хасселбладе».

– Хотите, я замерю?

– Ступай. Запри дверь с улицы.

Норман положил экспонометр на табурет у выхода – там прибор и оставался до конца сеанса.

Нуссетта успела отснять лишь одну пленку, и тут поднялся ветер, растрепал Слейтеру волосы.

– Ну вот, – сказала она.

Слейтер щурился против света, глаза начали болеть, а Нуссетта удовлетворенно мурлыкала.

– Вам нужен был ветер? – переспросил он.

Она вновь взяла его за подбородок, заставила откинуть голову, так что свет ударил прямо в глаза, а тень легла в сердитые морщины, в эти две гневные складки над переносицей. Нуссетта стояла к нему вплотную, и Слейтер, как до него Чабб, уловил немного душный, густой запах ее тела. Уголки ее рта слегка, намеком, приподнялись. Учуяв этот запах, уловив это легкое движение, Слейтер отчетливо представил себе лицо Нуссетты в тот момент, когда он ее трахнет.

Он еще час сидел на стуле, терпеливо подставляя себя цепкому взгляду фотографа в надежде на лестный снимок. Портрет, разумеется, вышел ужасный, зато вечер сложился, как оба того хотели, и к четырем часам утра фотограф вместе с моделью спали в объятиях друг друга на Креморн-Пойнт.

Перед рассветом Слейтер проснулся оттого, что его новая возлюбленная яростным движением сдернула с постели простыню. На улице было совсем темно, дождь молотил в металлическую крышу, словно забивая шестидюймовые гвозди, но этот шум перекрывался неистовым стуком в дверь.

– Что такое?

Нуссетта, обмотавшись простыней, выбежала из комнаты.

Первое, что подумал Слейтер: «Муж!» Нащупав выключатель, он принялся поспешно одеваться, но пока нашел носки, успел натянуть ботинки, а потому сунул носки в карман и стал ждать, как все обернется. Из кухни доносился воспаленный мужской голос.

– Наконец, – сказал мне Слейтер, – я решил выйти и покончить с этим.

В необставленной кухне, залитой неоновым светом, Слейтер обнаружил страшно возбужденного и насквозь промокшего юнца, который, к его радости, оказался на несколько дюймов ниже и на добрый десяток фунтов легче. Почему-то Слейтер обратил внимание на короткие, как у янки, волосы, и трижды упомянул их по ходу повествования.

Ночной гость накинул на плечи полотенце, другим промокал обвисшие брюки, и только что не плакал с досады.

На глазах у Слейтера Нуссетта достала третье полотенце и принялась вытирать бритую макушку с такой нежностью, что Слейтер – типично для него – принял паренька за «извращенца».

С появлением Слейтера разговор прервался. Нуссетта ничего не объясняла, не стала их даже знакомить. Не пора ли уходить? – прикидывал Слейтер.