Хадасса - Мириам Бодуэн Страница 26

Позже, после сиесты, Двора и Давид отправились к господину и госпоже Заблоцки. Мать Давида, прижавшись к мезузе, радостно встретила их. В гостиной молодые супруги склонились перед стариком, сидевшим в мягком кресле, и уселись рядом с ним. Мадам Заблоцки прибавила отопления и поставила на стол красного дерева лепешки из белой муки, покрытые кристалликами сахара. Затем она пошла за чаем. Отец и сын оживленно заговорили о булочной на улице Бернар, о молодом Натане, сыне Вольви, о витрине, которую следовало обновить, об утренней службе и о том, кто заменит проповедника в конце года. Мадам Заблоцки разлила приготовленный накануне, но еще теплый чай и поставила чайник около вазы с искусственными цветами. Она уговорила невестку отведать лепешки и несколько раз подливала ей чаю. Потом Двора ответила на вопросы о замужестве красавицы Ривки: сестра все еще работает в школе, да, до июня, а затем будет помогать своей свекрови в льняной лавке. Мадам Заблоцки переключилась на новости квартала, упомянула о мадам Гирш, которая недавно родила близнецов, о мадам Вайнбергер, переезжающей в новую более просторную квартиру, о мадам Клайн, стремящейся выдать замуж свою последнюю дочку, такую ласковую и спокойную, но все еще не научившуюся писать на идише.

Понемногу наступал вечер, в застекленном книжном шкафу, хранилище множества религиозных книг, отразились огоньки свечей. В то время как свекровь встала, чтобы принести новые бисквиты и разложить на привезенной из Израиля декоративной тарелке горы засахаренных фруктов, Двора разглядывала на оклеенной обоями стене фотографии булочной времен ее открытия в 1948 году. Тот же магазин на улице Бернар с вывеской «Хески», начертанной вручную большими коричневыми буквами на бежевом фоне. Затем, не осмеливаясь обратить свой взгляд на мужчин, она уловила слова свекра, предлагающего Давиду поехать в Амман в следующем месяце. «Нужно поехать, проследить за наследством и передать его Леви, старшему, уже возникли споры, я не могу поехать туда сам, совсем ослаб к концу зимы, Двора останется здесь, твоя мать присмотрит за ней». Снохе, представившей самостоятельную жизнь, вдруг стало дурно, и она рухнула на подлокотник кресла. Подбежавшая свекровь подняла ее, а муж встревожился из-за столь частых недомоганий у жены. Мать прощупала пульс невестки, сочла его замедленным, принесла ей стакан ледяной воды. Давид не осмелился приблизиться к Дворе, остался сидеть и уже сожалел о предстоящем отъезде, ведь покинутая жена — своего рода бесплодная женщина. «Все хорошо, — успокоила она их, — я бы выпила еще сладкого чаю, если можно». — «Все хорошо, ты уверена?» — спросил Давид, рассматривая до синевы бледное лицо жены.

Мужчины вскоре удалились на вечернюю молитву, а мадам Заблоцки проводила Двору до дома. Свежий воздух пошел ей на пользу, и, добравшись до улицы Дюроше, она явно выглядела лучше. Возвращаясь к себе, ее свекровь радовалась, полагая, что невестка наконец забеременела.

7

Класс был чист и прибран, как в первый день сентября. Двенадцатилетние распределили обязанности между всеми, и за два часа пол заблестел, ящик-сейф был убран, большой стол учительницы отмыт водой с мыльной пеной, доска вытерта. На окнах висели большие бумажные полоски, а на каждой парте лежала специально разукрашенная коробочка, предназначенная для размещения в ней сложенных всемеро «посланий маме»: «Дорогая мамочка, здравствуй! Надеюсь, ты слышишь обо мне только хорошее… Сейчас ровно 3 часа 28 минут, мне пора уходить, потому что мадам Алиса ждет меня… Всего хорошего. Не забудь написать мне ответ на обороте. С любовью, Дасси».

На встречу с родителями мы ждали только матерей, потому что воспитанием девочек занимались они. У входа Ривка с носовым платочком в руке принимала гостей и старалась проводить их в классы. Пока мужчины присматривали за детьми в домах Утремона, женщины приезжали маленькими группками, принаряженные, как для торжественного вечера. Изящные сумочки под мышкой, мохеровые платки или шелковые шарфы с рисунком, кожаные перчатки, шапочки, ловко посаженные на черные, темно-коричневые, иногда каштановые парики, которые никогда не были светлого белокурого или рыжего оттенка; прежде чем отправиться в один из классов, матери долго, очень долго судачили о наступающей Пасхе, больших каникулах, о новорожденных и помолвках. В глубине класса триста семь я сидела за партой Перл Монхейт, у застекленной стены, а преподавательница идиша миссис Адлер восседала за учительским столом. Мамы надеялись услышать, что все идет хорошо, что их чадо справляется в классе и у него много подруг. Они не хотели узнать, что нужна дополнительная помощь дома, ведь при наличии шести, семи, восьми малышей, о которых надо было заботиться, у них не было времени.

Миссис Адлер полностью углубилась в свою тетрадь для записей. Я же вглядывалась в ночь, рассматривала окна и в их отражении — бумажные полоски, а также десяток раскрашенных маркером фруктов.

— Мадам, — предложила Хадасса несколько недель назад, — мы сделаем фрукты, потому что завтра их праздник и дома будет куплено около тридцати разных сортов. Праздник фруктов — это день, когда благодарят Всевышнего за то, что он позволил вырастить их столько. Знаешь, что такое «звезда»? Сверху она зеленая, а внутри имеет форму звезды?

Одна гостья вошла и села напротив миссис Адлер. Следующая подошла ко мне, и я, помнится, не протянула ей руку. Ее бледное с мягким румянцем лицо напомнило мне Либи, и я не ошиблась. Тучная, с беспокойным взглядом мадам Розенберг, присев, представилась, положила свою пухлую руку на парту, затем, уставившись на меня, подождала, когда я с ней заговорю. Мать семерых девочек и трех мальчиков, мадам Розенберг служила кассиршей в кошерном бакалейном магазине «Липа», принадлежащем ее мужу. Ладонь улеглась, а пальцы застучали.

— Вы знаете, — приступила я, — ваша дочка очень часто плачет в классе.

— Да, она все время плачет и дома. Я не знаю, что делать. Она всегда была такой, очень хрупкой, — ответила женщина по-английски, ерзая на маленьком стуле с оранжевой спинкой.

Если мужчины, сосредоточенные на религии, уделяли очень мало времени языческой культуре, то женщины владели и французским, и английским.

— Она по два раза в день просит у меня разрешения пойти в туалет, а это трудно, потому что другим я этого не позволяю…

— Вы должны позволять ей выйти, когда бы она ни попросила об этом. Врач сказал, что у нее что-то неладно. Вы ДОЛЖНЫ отпускать ее, — повторила она с раздражением.

— Я очень ценю Либи за ее работы по математике, — продолжила я, — я вижу, что она очень усердно занимается…

— Да, это единственный предмет, который ей удается. (Пальцы снова застучали). — Она всегда успевала по математике, для нее это так легко. Где ее парта? (Она встала, и оранжевая спинка стукнулась о парту Эстер.)

— Здесь, вот здесь, — тихо сказала я, — она оставила вам записку…

Толстушка на каблуках взяла письмо, написанное на бумажном цветочке, сунула его в карман, достала записную книжку, черкнула в ней два-три слова, спрятала опять и покинула класс. Вошла миссис Райнман. Пальто перекинуто через правую руку, розовая пудра на щеках, светло-коричневые чулки и зимние сапожки.