Сто дней - Лукас Берфус Страница 26

Поль воспринимал войну как личную драму. Ему казалось, что объектом нападения мятежников являются он сам и его работа — и не только работа в течение шести лет, со дня его приезда в Кигали, но и труды трех последних десятилетий. И без того сухощавый, он похудел, замкнулся в себе, противился выездам в поле — реализация проектов сталкивалась там с все большими трудностями. Поль часами не покидал своего кабинета, и если иногда я заглядывал к нему, то редко заставал его за работой. Теперь он сидел за письменным столом очень прямо, и я вздрагивал от испуга, если он неожиданно бросал на меня взгляд, полный боли и упрека, будто именно я был виноват в том, что с ним поступили несправедливо. На планерках он отмалчивался, нередко даже с обиженным видом, и не вносил никаких предложений относительно работы дирекции. Случалось, что вскоре после начала заседания Марианна просила меня выйти из зала, и тогда я слышал через дверь, как она терпеливо уговаривала его сделать то-то и не делать того-то.

Не оставалось сомнений, что Поль со дня на день покинет свой пост. И когда он с семьей полетел на Рождество домой, чтобы две недели отдыхать, катаясь на лыжах с гор, мне не верилось, что он возвратится в Кигали. Однако в новом году он снова был здесь — смуглый от загара, а вернее, с красным лоснящимся лицом. Он утопал в своих просторных рубашках, втягивая голову в воротник и напоминая при этом черепаху.

И все-таки с ним что-то произошло. Немая обида сменилась немногословным упрямством, а затем мало-помалу стала возвращаться и прежняя решительность. Однажды мы ехали с ним по Кигали, нас начал обгонять патруль французских десантников, и, когда джип поравнялся с нами, Поль воскликнул: «Vive la France! Vive la république!», голос его прозвучал так громко и страстно, что я испугался, а прохожие разом обернулись. Десантники же, за стеклами своих темных очков не обратив на нас никакого внимания, промчались дальше, и я так и не понял, какую республику имел в виду Поль — французскую или здешнюю. Ясно было только, на чьей он стороне — на стороне президента, генерал-майора, одобряя то положение вещей, защищать которое в страну прибыли французы.

Поль часто встречался с Жанно, хранившим президенту неколебимую верность. Советник потребовал от дирекции, чтобы она публично, в форме послания, выразила свою солидарность с главой государства. В конце концов, Хаб — единственный деятель в стране, который может обеспечить ее гражданам безопасность и стабильность. Марианна решила, что брать чью-либо сторону преждевременно. Требование поддержал один Поль, и он почувствовал себя преданным, когда оно было отклонено. Именно сейчас, в это беспокойное, сумбурное время, надо ясно показать, какую позицию мы занимаем, говорил он. Переполненные тюрьмы Поль посещал очень неохотно, по принуждению, хотя речь шла о помощи арестованным. Он вообще сомневался в их невиновности. Откуда мне знать, что натворили эти люди, говорил он, без причины они бы тут не сидели. Как-никак, а идет война, не так ли? Война, которую стране навязали. Государство вправе защищать себя — более того, оно обязано это делать. В особых же ситуациях не обойтись без особых мер. В этой стране царил мир, вслух размышлял Поль, и если ныне вошло в моду критиковать президента, то он, Поль, не может не заметить, что президент не хотел войны. Хаб подарил стране благополучные годы. А теперь, что будет теперь? — вопрошал он с горечью. Будут разрешены партии? Превосходно. Вы когда-нибудь видели людей, называющих здесь себя членами оппозиционных партий? Не думаю, что кто-нибудь из нас — вы, я или любой другой человек — сможет успешно продолжать работу, если к власти придет один из этих странных субъектов.

Хотя новая конституция еще не была принята, а партии находились, в сущности, под запретом, в стране образовалось множество разных клубов. Среди тех, кто стремился сделать карьеру в политике, наверняка было немало порядочных людей, но не меньше было и честолюбцев с весьма сомнительной репутацией. Один из лидеров Либеральной партии, убивший свою жену и получивший за это срок, оставался на свободе, поскольку его помиловал президент. Он подозревался в растрате государственных средств и хотел, видно, использовать свой политический вес, чтобы не выплачивать долги. Другой лидер той же партии был автором смелого памфлета, в котором отстаивал идеи социальной справедливости. Он обвинял правительство в коррупции, в развале экономики, в некомпетентности. Памфлет горячо обсуждался и нами, зарубежными спецами. Как вдруг его автор пропал. Прошел слух, что его убили. И мы уже начали верить в это, как — опять же неожиданно — узнали, что отважный критик сбежал в Кению, где проматывает деньги партнера по бизнесу. Впрочем, хороши были и многие из тех, чья репутация считалась неподмоченной: полагая себя обойденными милостью президента и не продвигаясь по службе, они старались взять реванш ретивостью в политической жизни.

Всемирный банк вынудил правительство девальвировать валюту на сорок процентов, сказал Поль. Торговать коровьим навозом выгоднее, чем продавать кофе. Банда безумных наемников развязала войну, но, вместо того чтобы дружными рядами встать на сторону президента, эти негодяи плетут интриги и создают еще больший хаос. Демократия? Красивое слово, но демократия их не интересует. Их интересует только возможность набить свой карман.

В то же самое время он начал ловить мух. Не убивать, а ловить их рукой. Точнее, пытаться поймать, ибо сколько бы раз он ни пытался это сделать в моем присутствии, всякий раз терпел фиаско. Поль просто уступал мухам в скорости, однако попытки эти говорили, что к нему вернулись прежняя решительность и, главное, терпение. Неудачи в ловле мух не смущали его. Напротив, они, скорее, побуждали продолжить это занятие. Гнев его угас. Шел первый год войны, в какой-то момент он понял, что противостоять реальностям нелепо, и, пожалуй, еще до вступления в силу новой конституции, допускавшей деятельность политических партий, стал прежним Полем.

Не Марианна заставила его снова поверить в смысл своей работы — это сделал Жанно. Они обедали в «Пальме», и, не скупясь на слова, советник объяснил, почему именно в настоящий момент страна остро нуждается в таких людях, как Маленький Поль. Сам он, Жанно, остается, хотя критика в его адрес становится все откровеннее. Он провел переговоры с Всемирным банком, добился приемлемых условий приспособления отдельных отраслей народного хозяйства к реалиям сегодняшнего дня, но никто не знал, за счет чего он вынудил господ в Нью-Йорке пойти на уступки. Люди уже не особенно надеялись на нашего Распутина, ведь крутые меры по экономии отражались на жизни всех и каждого. В Центральном управлении обсуждался вопрос о его отзыве на родину, близость к президенту больше не казалась некоторым должностным лицам плодотворной. И все-таки Марианне и Полю удалось сохранить его имя в платежной ведомости еще на год. Я никогда больше не видел этого Жанно. Он остался человеком-невидимкой. Однажды он настоятельно порекомендовал нам послать Хабу и его правительству ноту солидарности. Но мы отказались это сделать. Никто так и не выяснил, какую роль он фактически играл. Каким было его влияние на президента? Нес ли он ответственность за политику, которая становилась все более радикальной? Многопартийная система была ему, во всяком случае, не по нутру, а партии как раз и возникали в те дни под давлением международного капитала. Он был настроен против высокорослых, это не подлежало сомнению. Его не устраивало, что они оказывали на общество определенное влияние. Ясно одно: несколько лучших лет своей жизни и все свои знания он употребил на то, чтобы у власти оставался диктатор. А мы платили ему жалованье. Страна хотела демократии. И разве была еще какая-нибудь организация, которая лучше Дирекции Швейцарской Конфедерации по сотрудничеству с развивающимися странами подходила для того, чтобы научить эту страну жить по демократическим правилам? Маленький Поль не сомневался, что наша задача заключается в оказании услуг и что не нам решать, в чем нуждается та или иная страна. Нам лишь надлежало направлять дикие страсти, неистовые стремления, жгучую жажду спорить и доказывать свою правоту в спокойное русло. А что было лучше, чем показать людям, как надо работать на серьезной радиостанции, и помочь им таким образом завести сторожевого пса демократии с крепкими зубами?