Мальчик, который видел демонов - Кэролин Джесс-Кук Страница 26

Майкл задерживается. Я вижу, как он все в том же зеленом свитере лавирует в плотной толпе любителей пива, его волосы отливают золотом в ярком свете.

– Добрый вечер. – Он наклоняется и чмокает меня в щеку. Снимает пиджак, аккуратно складывает, прежде чем сесть рядом со мной.

– Джин-тоник? – спрашивает он, еще не отдышавшись.

– Апельсиновый сок.

Во взгляде удивление.

– Вы за рулем?

Я качаю головой.

– Не пью спиртного.

Майкл склоняет голову набок.

– Детский психиатр-трезвенник из Тигровой бухты. Вот это сочетание.

Я пожимаю плечами.

– Мне нравится здоровый образ жизни.

Майкл смотрит на меня, потом пожимает плечами, идет к стойке и возвращается с двумя стаканами свежевыжатого апельсинового сока.

Меня сокрушает чувство вины, я ощущаю себя занудой: бар «Корона» – бриллиант этой страны, трансформировавший потребление алкоголя в событие культуры.

– Если я не пью, вам в этом никто не отказывает, – говорю я и гадаю, что€ заставило меня унизиться до такой степени, чтобы озвучивать очевидное.

Он садится рядом.

– Как джентльмен не могу пойти на такое.

Его улыбка сегодня шире, к ней добавляется блеск глаз и раскрасневшиеся щеки. Внезапно возникает мысль, что при иных обстоятельствах я бы наслаждалась его компанией. Флирт. Майкл со мной заигрывает. И я отвечаю взаимностью, хотя понимаю, что делать этого нельзя. Я действительно не хочу этого. Думаю о Фай, о ее круглых синих глазах, наполненных искренностью и добротой. Она бы сказала мне, что это знак. Фай находит знаки везде.

– И что это за знак? – однажды спросила я ее, когда оса ужалила меня в лицо. Не нашла другого места.

– Знак того, что напрасно ты не считаешь себя красавицей, – ответила Фай.

Что ж, она не грешила против истины: шрам на лице – действенное средство против тщеславия. И тут я вспоминаю, как она сидит за моим кухонным столом, держит мои руки в своих и говорит:

– Повторяй за мной: «Смерть Поппи не означает, что я должна отказывать себе в радостях жизни».

Тогда я только сжала ее руки и покачала головой.

– Я не могу этого сказать, Фай. Не могу.

Она наклонилась ко мне, погладила по лицу. Моя самая давняя подруга, моложе меня. Разведенная мать четверых детей, нежная и заботливая; в десять лет она целовала мое поцарапанное колено, чтобы заживало быстрее.

Но даже Фай не понимала, почему я хотела оставаться одной. Что-то меняется внутри, когда теряешь ребенка. Нет, все меняется. Чувство утраты совсем иное – пожалуй, не скажу, более тяжелое, – в сравнении с банкротством или потерей всего имущества при пожаре. Смерть Поппи стала другим видом агонии, другой утратой даже в сравнении с пережитым мною, когда я наблюдала, как мою мать засасывает в желтую трясину рака. И добавьте к этому всех мужчин, которых я любила, потом умножьте сумму на боль, испытанную мной, когда они все ушли, один за другим… Описать это я могу лишь одним способом и описываю редко, даже Фай ничего такого от меня не слышала: для того чтобы жить и дышать в мире, где мое дитя лишили возможности вырасти, влюбиться, сделать карьеру и родить детей, я должна оставаться неприступной крепостью. Я бегаю, не пью, слежу за тем, что ем, чтобы никому не пришлось ухаживать за мной. Откладываю шестьдесят процентов заработанного на банковский счет с высоким процентом, чтобы никогда ни от кого не зависеть. И я никогда никого не полюблю, чтобы не испытывать вновь чувство утраты.

Долгая пауза. Майкл пристально смотрит на меня. Он что-то сказал, и от меня требуется более информативный ответ, чем пустой взгляд.

– Извините, не могли бы повторить?

Он чуть улыбается и допивает апельсиновый сок.

– Вообще-то я сказал, что нашел информацию о вас в Интернете. Ваш перечень заслуг впечатляет, доктор Молокова. Медаль Фрейда за достижения в области детской психиатрии. Медаль «Восходящая звезда» Английской ассоциации детских и подростковых психиатров. Я считаю необходимым попросить вас поставить автограф на салфетке для пивной кружки.

Я улыбаюсь, пока он не протягивает мне ручку и салфетку. Теперь уже смеюсь, и звуки эти кажутся мне инородными и восхитительными. Расписываюсь, и Майкл убирает салфетку в карман пиджака.

– Что еще рассказал вам Гугл?

Он опускает глаза, и я понимаю, что он прочитал о Поппи.

– Только о ваших пристрастиях к зубочисткам и коврикам для ванн…

Теперь он смеется. Я решаюсь.

– Могу я задать вам личный вопрос?

– Да.

– Зачем ваши родители направили вас к психиатру?

Его глаза округляются.

– Ну и память у вас. У меня был воображаемый друг. Почему вы спрашиваете?

Я делаю мысленную пометку насчет воображаемого друга. Похоже, у Майкла и Алекса много общего.

– Наверное, из-за этого родительского решения психиатрические стационары вы воспринимаете как плохое место, Майкл. Многие дети с самыми серьезными психическими заболеваниями могут жить относительно нормальной жизнью при правильном лечении. Поэтому я здесь.

Майкл долго смотрит на стол. Когда поднимает голову, взгляд у него суровый.

– Вы хотите положить Алекса в свою клинику?

Я рассказываю ему о том, что произошло раньше, об отметинах на груди Алекса.

– Если у него психическое заболевание, ему необходимо лечение в соответствующей клинике, располагающей нужными медикаментами и квалифицированным персоналом. Как и в том случае, если бы требовалось хирургическое вмешательство.

– Хирургическое вмешательство, – повторяет он.

– Результаты, полученные в Макнайс-Хаусе, производят впечатление, Майкл. Действительно.

Он качает головой.

– На вас – возможно. Для тех из нас, кто провел в Белфасте последние семь лет… не очень.

Я пытаюсь зайти с другой стороны.

– В любом случае меня тревожат условия, в которых он живет. Вы видели, в каком состоянии его дом? Вы знаете, как много я обнаружила источников опасности для здоровья и благополучия?

– И как много? – Голос звучит холодно, отстраненно.

– Свыше пятнадцати.

Я рассказываю Майклу об электрической розетке, висящей на проводах, из которой иногда летят искры, о древних, подтекающих батареях, о потолочных трещинах, о разбитом окне в кухне, забитом картонкой и заклеенном липкой лентой. В таких условиях человеческие существа жить не должны, особенно мать-одиночка и ребенок, у которого, вероятно, психическое заболевание.

Майкл все обдумывает, потом говорит: «Извините меня», – и выходит из паба. На мгновение я задаюсь вопросом, может, он раскусил мой план и просто ушел, оставив меня здесь, ничего не добившись? Я маленькими глотками пью сок и проверяю, нет ли новых эсэмэсок.