Изобилие - Роман Сенчин Страница 26

Уж что-что, а поведение милиционеров научился Егоров в последнее время предугадывать с первого взгляда и почти всегда безошибочно. Да и немудрено: подходишь с утра к метро, они тут как тут. Обычно двое высоких, широченных парней с миниатюрными АК на боку, совсем с виду игрушечными. Или не широченные парни и не высокие, без автоматов – разницы особой нет. Милиционер в любом виде милиционер.

Стоят, поглядывая на входящих и выходящих, у дверей станции. Егоров заранее нащупывает в кармане паспорт, и, как всегда, появляется ощущение, что совершил он страшное, кровавое преступление и вот через секунду его схватят, обезвредят, положат лицом на асфальт.

Сегодня тоже. Конечно, парочка в сине-серых бушлатах, увешанная снаряжением и оружием. Щелкают семечки. Разогнали, видимо, только что торговок, теперь отдыхают. Ноги по привычке широко расставлены: ребята крепко стоят на земле.

Егорову захотелось сделаться меньше и незаметнее, он ссутулился, опустил глаза. Скорее прошмыгнул мимо, толкнул стеклянную дверь, потом еще одну. И вот в вестибюле станции. Достает проездной.

– Уважаемый! – справа негромкий, но внятный голос.

Егоров послушно останавливается. А, ну да, еще один. «Местный, метрошный», – определяет Егоров. Молодой ефрейтор, почти мальчишка, в свежем кителе, шапочке с козырьком и кокардой. Лицо странное – выражение какой-то смеси начальника и просителя на нем.

Егоров полез за паспортом.

– В Москве проживаете? – спрашивает ефрейтор.

– Да, конечно. Вот…

Но паспорт милиционер не взял. Вместо этого предложил:

– Не могли бы уделить десять минут? Понятым поприсутствовать.

– Что ж, могу, – отвечает Егоров, хотя времени у него маловато, почти опаздывает на работу; как-то не повернулся язык сказать: «Нет, некогда».

Ефрейтор жестом пригласил к двери, над которой плафон-знак бело-синего цвета с надписью «Милиция». Сразу за дверью – тесная, сумрачная комнатенка. Темные стены, кажется, вот-вот задавят; воздух спертый и тяжелый – с непривычки не продыхнуть.

– Вот сюда, пожалуйста.

В комнатке стол, несгораемый шкаф, два стула. Вдоль дальней стены – узкая полоска за решеткой из арматуры, там кто-то сидит на лавке.

У входа стоит мужичок с кислым лицом, шуршит облезлым пакетом. За столом – немолодой усатый прапорщик заполняет бумаги. На другом стуле курит еще милиционер, сержант.

– Привел второго, – объявил ефрейтор, молоденький, и тут же покинул комнату.

Прапорщик, не глядя на Егорова, протягивает в его сторону руку.

– Паспорт имеете при себе?

Егоров отдает ему паспорт. Сержант тщательно тушит в пепельнице сигарету, встает, направляется к решетке.

Открывает дверцу, зачем-то ударяет по арматуре кривым длинным ключом и приказывает:

– Давай выходи! – Голос у него неприятный, визгливый.

Появляется коренастый мужчина лет сорока пяти. Одет прилично, но на ногах держится плохо, лицо красное. Пьяный.

«Ну и набрался в такую рань!» – про себя усмехнулся Егоров.

Сержант подводит задержанного к столу.

– Руки за голову! – так же визгливо, резко бросает приказ.

Егоров почувствовал, как озноб ледяной струйкой побежал по спине. Чуть было сам не дернулся, поднимая руки.

Пока сержант изымает у пьяного содержимое карманов, прапорщик наскоро объясняет Егорову и другому, с кислым лицом:

– Вы приглашены в качестве понятых по изъятию вещей этого гражданина для временного хранения. Будет составлена опись, и вы поставите свои подписи. Ясно?

Оба понятых поспешно кивают. Конечно, все ясно. И смотрят на стол, где появляются сигареты, зажигалка, бумажник, кучка монет, измятый носовой платок.

Прапорщик перебирает предметы, тщательно изучает бумажник и пишет на листе бумаги, вслух диктуя себе:

– Бумажник кожаный, водительские права на имя Семашина Георгия Михайловича, деньги в размере… гм… ста двадцати рублей восьмидесяти семи копеек. Зажигалка одноразовая синего цвета, сигареты «Ява»…

– Да держи ты руки! – вскрикивает сержант, тормоша пьяного. – Держи, тебе говорят!

– Нет там… ничего, – мямлит тот. – Так нельзя…

– Часы дай сниму.

– Нельзя.

– Щас ведь руку буду ломать!

– У-у, нельзя так…

– Поговори еще у меня.

Сержант снимает часы, кладет на стол.

– Часы черные, штамповка, – тут же записывает прапорщик, бегло оглядев их.

Егоров переминается с ноги на ногу, смотрит на свои часы. Ох, опаздывает… И зачем эти формальности? Понятые какие-то? Кто их будет искать, если у этого возникнут претензии, когда проспится? Да никто наверняка и внимания не обратит на опись, на адреса понятых. И в то же время Егоров словно бы поднимался, рос – почувствовал себя полезным, за что-то ответственным.

Сержант находит на шее у пьяного цепочку, хочет снять и ее.

Но пьяный не дает:

– Нельзя это…

– Да не дергайся! – милиционер готов потерять терпение. – Убери свои руки!

– Крестик не дам! – и задержанный повышает голос. – Нельзя!

– Я те покажу, что нельзя, что можно!

– Ладно, Саш, пускай будет на нем, – останавливает сослуживца прапорщик. – Так и пометим: «Цепочка с крестиком оставлена на шее». Всё?

– Вроде, – как бы даже расстроенно отвечает сержант, для верности похлопывая пьяного по одежде.

Тут появляются трое в бушлатах. Один – с автоматом и висящими на ремне наручниками.

– Кого забирать? – спрашивают бодро; Егорова колют их оценивающие взгляды.

– Погодите, сейчас понятых отпущу, – говорит прапорщик. – Распишитесь вот здесь, напротив галочек.

Мужичок с кислым лицом и Егоров черкают подписи в указанном месте.

– Спасибо, – прапорщик кивает, – вы свободны.

Сунув паспорт в карман, Егоров торопливо выходит из комнаты. За дверью – светлый, людный вестибюль станции «Цветной бульвар». Молоденький милиционер, что пригласил Егорова в понятые, стоит у мраморной стены, поигрывает дубинкой. Увидел Егорова, кивнул, слегка улыбнулся, и Егоров тоже кивнул и улыбнулся.