Страх - Олег Постнов Страница 26

Станция «Днепр» имеет по сравнению с прочими ту особенность, что здесь метро выходит наружу в преддверии моста. Знаменитые печерские кручи остаются сзади. Платформа высоко поднята над землей, и с нее открывается широкая панорама набережной, реки и лесов левобережья. Это естественный аванпост славянской цивилизации: не нужно обладать пылким воображением, чтобы представить себе первые племена, избравшие его в качестве укрепления. Широкий разлив устья способствовал их целям. В этот сумеречный час река казалась недвижной, с той способностью грозно отразить в себе вечернее небо, которая вызывает невольную дрожь. Огни только что зажглись. Порывы ветра пронизывали мой плащ, и я задержался лишь на миг, оценивая взглядом край тучи, наползавшей со стороны города. Ее цвет сулил снегопад. Я поспешно сбежал вниз и оказался в холле станции.

Здесь мне следовало выйти в дверь и ждать трамвай (остановка у входа в метро). Вместо этого я решил — не знаю зачем — разменять мелочь. Автоматы только что переделали в связи с ростом цен. Я бросил в приемник двадцать копеек. Но, кроме ожидаемых двух монет, в окно размена обрушился целый шквал серебра и меди. Если бы это был сон, я без труда истолковал бы его значение. Теперь же слегка растерялся. У меня даже была мысль развернуться и уйти. Потом, однако, такой шаг представился мне малодушным. Я достал кошелек и стал методично набивать его отделения. От мелочи он разбух и стал неудобен в кармане.

Трамвай, несмотря на сумерки, был едва освещен. Я смотрел в окно, следя за тучей по ее тени в воде. Четверть часа спустя я входил в «букинист», ощутив спиной первый порыв готовой разразиться бури.

Рабочий день шел к концу — нужно было спешить. Посетителей вовсе не было. Сонный взгляд продавца мало обнадеживал. Оценив его, я поднялся к заведующей. Дом был старый, кирпичной кладки. Закулисная узкая лестница привела меня в пустой, но опрятный и ярко освещенный кабинет. Я сказал, что хотел бы знать, кто сдал в магазин купленную мной накануне книгу. Опережая отказ, предусмотренный, как я знал, правилами комиссии, коротко объяснил и причину моего интереса. Слово «маргиналии», судя по всему, было в новость даме за столом, это настроило ее в мою пользу. После минутного поиска бланков я был уведомлен, что книгу сдал почти год назад некто Балашов Михаил Викторович, проживавший тогда по адресу… Адрес я записал. Меня напутствовали пожеланием удачи. Как оказалось, не зря. Той же лестницей я вернулся в зал. Фамилия Балашов была, разумеется, мне неизвестна, если не считать кого-то из сослуживцев моего отца, жившего, впрочем, в Москве: его я знал когда-то.

На дворе все уже металось от ветра. Мне предстояло (если я хотел продолжить затею) ехать на Печерск. Я сам удивился своей решимости. Мало того, я перешел на другую сторону, миновав вход в метро, и поднялся наверх фуникулёром. Это требует объяснений — особенно для тех, кто не знает Киев. Я избрал длинный, окольный, очень неудобный, особенно под дождем, путь. Дождь, правда, едва начался. Но когда я вышел к Трехсвятительской, мне пришлось открыть зонт. Я ждал снега. В этом и было все дело. Было темно, и в свете редких дуговых фонарей мне казалось, что время может вдруг ошибиться на один год, пусть даже в шутку, сыграть в пользу места и действия, так сказать, подыграть мне слегка, и лишь миновав дом № 11 и дом № 13, я убедился вполне, что никакой ошибки не будет. У костела я свернул к Крещатику. Здесь я попал в толчею других зонтов: месса кончилась, прихожане спешили прочь. Не стану таить, я смотрел по сторонам как мог прилежно. Чей-то локон на миг ввел меня в искус, но я тотчас понял, что обознался. В альбиносах — на мой взгляд — есть нечто козье, что вовсе отсутствовало в Тоне. Она сама тоже отсутствовала. Со странным чувством облегчения и боли я сбежал к Крещатику — как раз вовремя, чтобы сесть в шедший на Печерск троллейбус. Я почти был уверен, что избегну в этот раз казусов рока — коль скоро у автора есть вкус. Двери сомкнулись, стукнув. Царская площадь закружилась на повороте. Я увидел глухие дебри сада в дожде, а потом мимо окон поплыл крупный, словно ромашка, снег. Такой же точно, как год назад.

Троллейбус трясло на брусчатке. С натужным визгом он шел вверх. Уходили вспять искаженные, как во сне, чудовищные громады Печерска. При въезде на Никольскую (брусчатка кончилась) троллейбус вдруг занесло. Шофер выскочил, чтобы поправить рог. В распахнутую дверь я увидел озаренный светом подъезд посольства, а над ним небо, черно-желтое от пробоин и последних закатных лучей. Было начало восьмого. Снег поредел. Я сошел за две остановки до Лавры.

Нужный мне дом был во втором ряду, за аптекой: я тотчас нашел его. Я вообще знал это место и знаменитый Замок с фуриями, в двух шагах на восток. По легенде, его построил богач для своего смертельно больного сына. Мы склонны утешать себя каменной ерундой, демонстрацией сил, которых у нас нет. Впрочем, оттуда, где я стоял, замка не было видно. Двор колодцем заслонял горизонт; бойницы окон показывали толщину стен. Дом мне тоже не нравился. Он был из тех, отлично знакомых мне по Москве, зайдя в которые рискуешь попасть в гости к министру или товарищу прокурора. На секунду мне даже представилось, что, может быть, этот Балашов и есть тот самый московский Балашов или его родственник. Что ж, решил я, тем легче мне будет оправдаться — виноват, представиться: фамилия отца была небезызвестна в таких кругах, даже в Киеве. Я вошел в подъезд. Лестницу предварял холл, пустой и гулкий. Высоте потолка отвечала длина пролетов. Я успел запыхаться к третьему этажу, но, решив про себя вовсе не церемониться, стряхнул влагу с зонта и плеч и позвонил в дверь. Я был готов ко многому.

Дверь (два замка) открыла девушка — стройная, тёмно-русая, в парадном вечернем платье. За ее спиной рисовалась — небрежным угольным росчерком — огромная прихожая, освященная лишь краем света, выпадавшего в проем невидимой мне с порога двери. Коротко и точно, почти сухо я объяснил причину своего визита и принес необходимые извинения, сказав несколько слов из тех, что всегда должны быть наготове в таких случаях. На красивом лице девушки явилась задумчивость: она сощурила слегка глаза. Пауза, впрочем, не была ничуть в тягость, а, скорее, походила на спокойное и разумное желание человека понять и взвесить все обстоятельства в создавшемся вдруг положении. Она кивнула мне.

— Вот что, — сказала она затем. — У меня гости. (Я уже и прежде различил за ее спиной гомон голосов). Однако, мне кажется, вам будет приятно примкнуть к ним. За столом мы как раз обсудим вашу историю с книгой. Проходите.

Она слегка улыбнулась мне и отступила, впуская в прихожую. Ее уверенность, и особенно тон, тоже спокойный и размеренный, не давали оснований для спора. Я вошел, радуясь, что догадался надеть костюм и галстук. Она подождала меня, так же все улыбаясь, у гардероба и затем провела в гостиную, парадно убранную, с круглым столом посреди. За ним сидели, как мне показалось, всё мои ровесники, несколько девушек и молодых людей. Я, впрочем, никого не успел рассмотреть. Все смолкли при моем появлении и повернули головы.

— Знакомьтесь, — негромко, но внятно в этой тишине произнесла Тоня, вставая из-за стола (о Боже! Сколько раз со мной повторят этот глупый трюк?!!). — Вот мой детский муж.

— Ведьма! — крикнул бедный Хома Брут. Я ничего не крикнул. И не ответил. А вместо того чтоб поклониться (оваций, впрочем, не было), просто прильнул к косяку двери.