Повести Сандры Ливайн и другие рассказы - Александр Кабаков Страница 26

В нашем городке, который называется Эплвуд и в котором ни одной яблони нет и никогда не было, меня все знают. Во-первых, я живу здесь уже двадцать лет. Во-вторых, все эти годы активно участвую в работе местного комитета «Граждане Эплвуда против осушения болот» и еще полудюжины общественных комитетов и советов. В-третьих, весь городок мне сочувствовал, когда пропал мой нежно любимый муж Элайя, просто вышел из дома и не вернулся уже никогда больше, оставив мне, надо признать, приличные средства, но, увы, и вечную грусть, и одиночество, и, в конце концов, просто неудовлетворенную женственность. Ведь мне всего… впрочем, не важно.

Итак, я известна каждой собаке в Эплвуде, в том числе и коричневому спаниелю, которого в тот день я встретила по пути к железнодорожной станции. Спаниеля зовут Гордон, а его хозяйку, которая вяло тащилась за ним на поводке, кажется, Лоис… Или Лизи… Нет, не помню, да это и значения не имеет. Я поздоровалась с Гордоном, отчего он невероятно обрадовался и на радостях потащил Лоис на чей-то только что постриженный газон, где недвусмысленно присел. С Лоис… нет, все-таки Лизи… В общем, с полусонной амебой мы расцеловались и остановились поболтать, поскольку она, уже приготовив совок и пластиковый мешочек, дожидалась, пока Гордон сделает свое дело.

– Куда направляешься, милая? – совершенно бестактно адресовав такой вопрос одинокой женщине, поинтересовалась Лизи… ну, пусть будет Лизи. – Ты не спешишь? Может, мы с Гордоном тебя задерживаем?

– Нет, пока не спешу, – ответила я, глянув на часики, которые Элайя подарил мне незадолго до того, как покинуть. – Я хочу успеть к тому поезду из города, который прибывает что-то около четверти шестого…

– В пять двенадцать, – перебила меня амеба, – я точно знаю, что в пять двенадцать, этим экспрессом многие возвращаются из города, те, кто ездит туда на работу. Мой Эндрю…

Тут уж я ее перебила.

– И Элайя всегда приезжал этим поездом… – вдруг сверкающая слеза поползла по моей смуглой (солярий у меня в подвале) щеке. – Вот я и хожу каждый день встречать, как это бывало раньше… Но я знаю, что он уже не вернется. Сердце подсказывает мне…

Я не стала говорить этой дуре, что именно подсказывает мне сердце. Тем не менее она разволновалась, тоже прослезилась – конечно, совершенно безобразно, с мгновенным покраснением носа – и зачем-то дернула поводок Гордона. Пес совершенно справедливо зарычал (посмотрела бы я на нее, если бы ее попытались сдернуть с толчка!), но, видимо, разумно оценив соотношение сил, кое-как доделал то, что делал, и неохотно и неловко приковылял к хозяйке.

– Вот так, – сдержанно и твердо закончила я, – я встречаю этот поезд, хотя не верю, что когда-нибудь Элайя вернется.

– Это так романтично! – воскликнула Лизи, совершенно не придав значения смыслу той чуши, которую я произнесла. – И ты будешь ждать его всю жизнь, и он вернется на второй день после твоих… – тут валаамова ослица заткнулась на секунду, но продолжила, – твоих похорон, и он никогда больше не увидит тебя и поймет…

Пришло время выключить этот фонтан, слушать весь бред по поводу моих отношений с Элайей я не собиралась.

– До свидания, дорогая, мне обязательно надо успеть к экспрессу в пять двенадцать, – весьма жестко прервала я ее. – Была очень рада повидать тебя.

С этими словами я обошла ее, стоявшую, как статуя, с обвитым вокруг ног поводком Гордона, и пошла своей дорогой.

Дорога эта представляла собой длиннейшую, километра в полтора, Янг-стрит, которая, собственно, и есть наш Эплвуд. Приближались сумерки, небо приобрело цвет спелой сливы, окна в домах светились, словно это были не обычные middle class коттеджи, а декорации к сказочному спектаклю.

Я еще раз посмотрела на часы – до прибытия поезда оставалось двадцать минут, потом он еще долго, минуты четыре, простоит перед платформой и понемногу, плавно ускоряясь, двинется в сторону Санрайз Вэлли и дальше, куда-то в глубь страны…

Все они запомнят, как я шла в сторону станции около пяти вечера, а уж дура Лизи с ее Гордоном наверняка запомнили разговор о моем трогательном обычае встречать экспресс в пять двенадцать. Ну, и ладно, пусть помнят, тем интереснее.

Бар у станции уже закрылся, бармен Рамон с грохотом опускал внешние жалюзи.

– О, Рамон, – взмолилась я, – от самого дома я мечтаю о стаканчике твоей текилы, неужто ты обречешь меня на смерть от жажды?! Учти, у меня дома совершенно нечего выпить, и на твоей совести будет моя белая горячка…

Поколебавшись секунду – он уже переработал четверть часа и рисковал налететь на штраф, – Рамон вздохнул и отпустил жалюзи, которые с совершенно уже невыносимым громом взлетели вверх.

– Заходите, мэм, – он отпер дверь, – только ненадолго…

Ровно через пять минут, выпив стаканчик текилы и поощрительно коснувшись кончиками пальцев плеча Рамона, отчего бедный мексиканец, запомнивший это сразу и навсегда, покрылся темным румянцем, я вышла на платформу, к которой уже подходил поезд. Из вагонов повалила толпа почти одинаковых мужчин в темных деловых костюмах, дорогих галстуках, с тонкими чемоданчиками в руках и чехлами лэптопов под мышками. Среди них я заметила Эндрю, того самого, представляющего собой собственность Лизи и ее Гордона. Угораздило же несчастную попасться на моем пути!..