Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев Страница 26

— Большой барабан, баб. Очень большой.

— Ну если очень большой, тогда твоих мощей на него нехватит. Завтра в десять придет Галина Сергевна, посмотрит тебя.

Галина Сергевна была моим лечащим врачом, и ни одна мояболезнь без трех-четырех ее появлений не обходилась. А если количество этихпоявлений помножить на количество моих болезней, то получалось, что видел я ееочень и очень часто.

«Неудобно уже перед ней, — думал я. — Ни к кому,наверное, столько не ездит. Не успеет выписать справку и сказать: «Ну все,Саша, всего хорошего, не болей», как уже надо снова ко мне ехать. Завтра вотопять…»

Бабушка ушла на кухню и спустя минут пять вернулась с чашкой,от которой исходил запах ошпаренного веника.

— Выпей. — Бабушка поднесла чашку к моим губам.

Это была какая-то новая комбинация трав. Бабушка быламастером по части разных отваров и из скромного количества трав, имевшихся вближайшей аптеке, варила пойла, запах которых был самым разнообразным, вкустоже, а бабушка уверяла меня, что и лечебные свойства у них разные, для каждогослучая строго определенные. Веря бабушке, я выпил новый настой и откинулся наподушку.

— Лежи, котик, — сказала бабушка. — Черезполчаса я тебе клизмочку жаропонижающую поставлю.

— Какую клизмочку?

— Обычную. Без организмочка. Поставлю, токсины выйдут,и температура упадет градуса на полтора. С ромашкой поставлю.

Бабушка вышла и вскоре вернулась со внушительной«клизмочкой», напомнившей мне своими размерами Железноводск и сахарную вату.

— Ложись на бочок, как волчок. Сейчас с ромашечкойчок-чок — и температура упадет. Во бабка у тебя, стихами шпарит. Ну, давай поворачивайся. —И бабушка смазала наконечник из блестящей продолговатой баночки.

Пока ромашка вымывала токсины, я размышлял о судьбе. «Вотцветы, — думал я, любуясь значительностью своих мыслей. — Ромашки.Они могли бы расти в поле, на них могли бы гадать «любит, не любит», а что сними вместо этого стало? Вот она, судьба, про которую так часто говоритбабушка. А какая судьба может постичь меня?»

Тут клизмочка кончилась, и размышления о судьбе прервалисьболее важным мероприятием, после которого температура у меня действительноупала.

— Бабонька, дай мне яблочко погрызть, — попросиля.

Бабушка пошла в другую комнату за яблочком, а я стал думать,о чем бы попросить ее еще. Болея, я часто просил бабушку о том, что мне насамом деле не было нужно, или специально говорил, что у меня заложило нос илиболит горло. Мне нравилось, как бабушка суетится около меня с каплями иполосканьями, называет Сашенькой, а не проклятой сволочью, просит дедушкуговорить тише и сама старается ходить неслышно. Болезнь давала мне то, чего немогли дать даже сделанные без единой ошибки уроки, — бабушкино одобрение.Она, конечно, не хвалила меня за то, что я заболел, но вела себя так, словно ямолодец, достойно отличился и заслужил наконец хорошего отношения. Хотя иногдадоставалось мне и больному…

— Сволочь, подлец! — закричала бабушка, вернувшисьбезо всякого яблочка. — Я ломаю голову, отчего ты заболел, а ты заболелоттого, что ты идиот!

— Баба, не ругайся. Я больной, — напомнил я,призывая соблюдать правила.

— Ты больной на голову, тяжело и неизлечимо! Какогочерта ты выходил на балкон?

— Я не выходил…

— Большего кретина днем с фонарем не сыщешь. Толькоотболел — и выперся на мороз. Конечно, не оделся…

— С чего ты взяла, что я выходил на балкон? Я и неподходил к нему.

— А следы откуда там на снегу? С прошлой зимы, да?

«Ах черт! — понял я. — Яблочко погрызтьзахотелось! Они лежали на подоконнике, бабушка подошла и увидела следы, которыееще не замело. Что же сказать ей?»

— Бабонька, да это не мои следы, — сказал я.

— А чьи? Чьи они?

— Все очень просто! Ты не волнуйся. Понимаешь, сверхнего балкона на наш упали тапочки…

— И что?!

— …и оставили следы.

— Белые бы тебе тапочки упали! Лежали бы там до моегоприхода. Зачем тебе надо было брать их?

— Я не брал! Говорю же тебе, я на балкон не выходил.

— Не надо считать бабушку идиоткой! Я еще из ума невыжила, а у тебя его, видно, с рожденья не было. Если они упали, а ты их небрал, так где же они?

— Где… Их вороны унесли. Они, знаешь, блестящее любят,а тапочки блестящие были, серебристые… С помпончиками.

— Помпончики… Брешешь, как сивый мерин. Ну ничего,скоро придет дедушка, мы вместе разберемся.

Дедушка не заставил себя долго ждать и прямо с порога былпосвящен в курс событий.

— Сенечка, этот сволочной идиот снова заболел. Я егооставила одного, а он выперся на балкон за какими-то тапочками. Говорит, что невыходил и тапочки унесли вороны, а я думаю — выкручивается. Сам скорее всеговышел и кинул ими в кого-нибудь.

— Где тапочки? — спросил дедушка.

— Чем ты слушаешь, бревно?! Только что объясняла. Онговорит, что их унесли вороны…

— Чего ты орешь сразу? Я спрашиваю, где мои тапочки?

— Наверное, эта сволочь и их выкинул! Зачем ты, гад,дедины тапочки выкинул, а?! — крикнула бабушка из коридора.

— А, вот они. — Дедушка нашел свои тапочки, сел ипопросил бабушку рассказать все сначала.

— Глухим, Сенечка, два раза не повторяют. В общем,упали на балкон сверху тапочки. Этот кретин за ними вышел, а сам врет, что невыходил и что их вороны унесли.

— Врет, конечно, — согласился дедушка. — Атапочки хорошие?

— Господи, за что я живу с идиотами?! Тебе жеобъясняют, что он их выкинул!

— Ну и черт с ними, Нина. У тебя что, тапочек нет?

— Вот ведь тугодум, наказанье господнее! Да не в томдело, что он их выкинул, а в том, что вышел на балкон раздетый и заболел.

— Заболел? У-у-у.

Дедушка вошел в комнату, где лежал я.

— Как же ты так? — спросил он.

— Как всегда, — ответила за меня вошедшая следомбабушка. — Это же ненормальный ребенок. То набегается и вспотеет, то в цементугодит. Теперь вот на балкон вылез. А эта сволочь сверху тоже хороша. Кто жекидает с балкона тапочки, если внизу больной на голову ребенок живет? А если быон за ними вниз прыгнул?