Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова Страница 26

Он часто там бывал: в стране расцвело увлечение Китаем, китайский язык стал требоваться везде и всюду, хотя бы разговорный, и частные уроки с носителем разлетались как горячие пирожки. Отец, ярый противник гаджетов, вел занятия только лично и гастролировал по области, как цирк. Он должен был приехать в восемь, и Павел очень ждал его, хотел обсудить прочитанную книгу. Но часы утекали, за окном стемнело, а отец так и не шел.

Мать не спала всю ночь. Наутро, прикуривая одну сигарету от другой, она обзвонила всех учеников, больницы и травмпункты, все тюрьмы Подмосковья и Москвы, все отделения, куда он мог загреметь. Без толку, отец исчез.

«Наверно, в Китай вернулси. Чё здесь делать-то, в дерёвне? И с Дашкой жить та еще радость, орет как резаная, господипрости», – однажды сказала бабка из дома напротив. Она болтала с кем-то по телефону, стоя к Павлу спиной, не видела, что он идет мимо калитки. Так-то, наверное, промолчала бы. Но Павел всё расслышал хорошо, и с тех пор из головы не шла картина: папа собирает сумку, едет на вокзал в Москве, садится в поезд, похожий на железного червя, и червь везет его в Китай. Отец заказывает у проводницы чай в стакане с железным подстаканником, как делали герои старых фильмов, и глядит в окно.

Павел понимал отца, Китай был гораздо красивее и интереснее их деревни, вот только почему он уехал один? Может, Павел его чем-то расстроил? Не оправдал каких-то ожиданий?

Это позже он сообразил, что отец просто погиб. Пропал без вести и зарастал травой где-то в овраге недалеко от железнодорожных путей. Сядь он на поезд или самолет, его давно бы разыскали.

Мать погрустнела, впала в анабиоз. Помогать ей никто не помогал: баба Катя померла давно, когда Павлу было два, о прочих родственниках мать отказывалась говорить, сообщала лишь то, что они все твари. Оценки и успехи Павла ее не радовали, она вообще перестала его видеть, смотрела сквозь его лицо. Бросила работу, на этот раз в теплицах, но денег не убыло: к ней ездили разные мужчины, забирали днем, возвращали поздно ночью, иногда на следующее утро.

Через год исчезла и она, бесследно, как отец. Другой родни у Павла не осталось, и он угодил в детдом.

Режим дня – первое, что он усвоил. Подъем, уборка, завтрак, душный и валкий автобус, школа, потом обед, опять уроки, опять автобус, домашка, занятия по социально-бытовой ориентировке, час на телик или планшет в компьютерном классе, ужин, помывка и отбой. Иногда приезжали волонтеры и детей сгоняли в актовый зал, заставляя хлопать и смотреть. Себе же лучше было хлопать: директриса считала, что чем радостней и громче встречает всех детдом, тем чаще в него ездят и привозят помощь. Потому она ревностно следила за группами, и тех, кто баловался, потом ждала расправа. Дня два без планшета и телефона, например, или внеочередное дежурство.

У телика работало три канала, и в основном шла скукота, сплошная политика. В Кремле менялась власть каждые полгода, без конца жужжали то про внешних западных врагов, то про западных партнеров и друзей, про «глубокий кризис», необходимую цензуру в интернете, невыплату пенсий и зарплат. Показывали очереди у закрытых банков: люди с серыми лицами, в серых пальто безропотно стояли вдоль стены, а рядом сидел на картонке бомж и что-то набирал в смартфоне. Потом крупным планом курс валют, алые цифры на черном экране. Потом полупустые полки магазинов, старухи с годовым запасом гречки, девушки у шоссе в ночи, фары машин выхватывали голые длинные ноги, лица со злыми усмешками, точки сигарет.

Все были заняты Москвой, тем, что творилось в стенах Кремля, переговорами премьер-министра в Китае. Но Павлу эти сюжеты казались далеким фоном, каким-то фильмом, не имевшим отношения к его жизни, сделавшей полный разворот. Глядя на экран, он думал о том, что мама наверняка найдется скоро. Может, опять уехала куда-то с теми дядьками в битой машине и забыла о времени. Может, заблудилась, или осталась без денег, или заболела. Но она за ним придет. Нужно просто продержаться – месяц, два, а может, всего неделю. Немного потерпеть.

А ночью снова прятали одежду. Это ничего, было гораздо хуже, когда привязали к кровати. Павлу как назло захотелось в туалет. Кричать ему не дали, затолкав в рот чей-то носок, и всю ночь пришлось лежать на мокрых простынях, пока часов в шесть в группу не заглянула воспиталка.

Так прошла осень, началась и закончилась зима. Солнце стало робко пригревать, вытапливая лужи в ледяной коре. О матери Павел уже почти не думал, и снилась она ему изредка, обычно после того, как он видел в городе похожих женщин или слышал похожие голоса.

В школе, куда возили из детдома, он быстро стал звездой. Программа была слабая, к тому же с подачи отца Павел прочел столько книг из библиотеки, что знал практически всё, о чем рассказывали учителя. Из-за этого его определили в класс к ребятам постарше, но и там оказалась сплошная скукота.

– Во Франции, как и в Англии, в то время главой государства являлся кто, Денисова? Да, король, – зудела училка, расхаживая между рядами. – При нем имелся совет, считавшийся правительством, но монарх сам назначал его членов…

Так зевать хотелось, что сводило челюсть. Училка шпарила прямо по тексту, слово в слово. Вот и смысл рассказывать то, что они и сами в силах прочитать, причем в сети? Ну, многие, по крайней мере. С иллюстрации на Павла с презрением взирала черно-белая Елизавета. Над ней ручкой был нарисован член с волосатыми яйцами, кому-то, видимо, навеяло членами советов и парламентов.

Даже учебники в той школе были бумажными. Отец бы это оценил.

Сзади зашелестело, и под лопатку впился карандаш. Павел изогнулся от боли, со свистом выдохнул.

– Чжан, – прошипели сзади. – Эй, Чжан, ты китайский сделал?

Сделал, чего там было делать. Но Павел вновь склонился над тетрадью, прикинулся, будто что-то в ней чирикал. Еще не хватало помогать идиотам, пускай сами мозгами шевелят.

– Слышь, – вновь донеслось шипение, – китаеза.

Это тоже было привычно и на оскорбление не походило. Павел тайком от училки показал задней парте фак и вовремя убрал, пока за палец не схватили и не вывернули нафиг. Да, китаеза, потомок древней цивилизации, которая сейчас правит миром. Не нужно завидовать.

Одноклассники и одногруппники чуяли Павлово превосходство, но реагировали на него по-своему: толкались и обзывались, отбирали ранец, перекидывали его друг дружке, и тот терял карандаши и учебники, пролетая у Павла над головой. Прятали вещи, забирали еду, не приглашали в чаты, но писали в них про него – Павел догадывался по вибрации мобильных, смешкам и взглядам на него через плечо. И тычки в спину, под самую лопатку, отчего Павел всё время крутился за партой. Он не читал задания, а напряженно ждал, когда карандаш вопьется в очередной раз. А когда его совсем доставали, поворачивался, бросался на обидчика и стоял в коридоре до самой перемены. Слушал звонкий ладный хор: «Китаёза! Китаёза!».

Большинство училок он тоже раздражал. Русичке не нравился его безупречный русский и знание биографий всех авторов школьной программы. Учительницу китайского он бесил своими замечаниями – впрочем, не он был виноват, что она делала ошибки в тонах. На основах православной культуры он высыпался, математику выполнил на год вперед. Поэтому ему частенько старались занизить оценку, и изредка это даже получалось.