Рутина - Евгений Алехин Страница 26

– Спасибо, выздоравливай. Пиши пока.

– Уже пишу. Ничего, дети жрать захотят, вернусь к вам на участок. Синок, тащи мешок!

В понедельник поехал один с сильного похмелья на работу. Вставать пришлось ранним утром, путь был очень долгий: маршрутка от Петергофа до метро «Автово», потом на метро от «Автово» до «Удельной», потом электричка до Зеленогорска. В Зеленогорске Женя должен был подобрать меня. У него был дом в деревне Агалатово, там он проводил выходные, и удобнее всего было пересечься в Зелике. Но его все не было, пришлось ждать чуть больше получаса у станции. Всю воду, которая была с собой, я уже выпил, денег оставил ровно столько, чтобы доехать досюда, поэтому время тянулось долго в сушняке и головокружении. Но я, чтобы преодолеть это состояние, делал наброски в блокнот. Иногда из похмелья рождаются лучшие стихи. Первый текст для «детского психиатра» был закончен к приезду Жени.

Как только я сел в машину, Женя принялся жаловаться:

– Вот Марат так всегда! П-поработает пару недель, а как только все наладится, как только понимаем фронт работ, он не выходит. Хорошо, что ты быстро втянулся.

– Да ладно, – ответил я. – Несколько дней отдохнет, грыжа болеть перестанет – вернется.

– На следующий неделе нам фундамент заливать. Ни хрена не г-готово. Надеюсь, правда вернется.

– Ничего, я могу работать лишний час, и узбеков подключим.

Работы действительно стало больше, обед мы на время упростили. Вместо супа и второго питались гречкой или рисом с тушенкой, что тоже было неплохо. Вместо салата ели овощи вприкуску. В этом был свой шик. Первый день я почти целиком орудовал бензопилой – распиливал доски на колышки для деревянной опалубки. Это был психоделический опыт. Идешь вдоль длинной доски, распиливая ее, вчерашняя водка льется с тебя рекой, перед глазами плавают какие-то белые фигуры, руки ходят ходуном. Потеряешь бдительность, поддашься своей слабости – лишишься конечности. Сон мой с понедельника на вторник был тревожным, руки сводило судорогой, я и во сне все еще пилил: сначала доски, потом дом, пристройку к которому мы делаем, потом вагончик с узбеками, потом собачью будку и саму собаку – ее я распилил вдоль туловища, она с визгом разлетелась на две симметричные части, а кишки обмотались вокруг бензопилы. С этим я проснулся на рассвете и заварил себе чай. Марат, Сигита, Михаил Енотов – по ним я сейчас скучал больше всего.

Второй день тоже был не сахар. То, что я распиливал вчера, сегодня мне нужно обтачивать топором. Каждая доска должна была превратиться в острый колышек – его мы вонзим в землю, чтобы поддерживать опалубку, в которую, как тесто в формочку, будем заливать бетон. Колышков нужно очень много. На третий час такой работы моя правая кисть гудела. Каждую минуту я вспоминал Ваню Храпунова, который сломал мне руку в средней школе. Но ничего, к боли можно привыкнуть, от нее можно отстраниться. Я представлял людей на каторге, работающих крестьян или американских черных рабов, в какой-то мере вся человеческая память есть и в моих генах, и то, что они терпели мучения гораздо сильнее моих, должно было помочь мне сейчас. Я представлял штуки, которые я скоро смогу купить, сначала рисовал в воображении только очертания, но с каждым ударом топора, с каждой щепкой они заполнялись содержанием и проступали: новый плеер, ноутбук (вернее «нетбук», в этом году появились маленькие лэптопчики, я очень хотел себе такой для путешествий), обувь, джинсы. Но самым главным были не эти покупки, а то, что каждая трудность, которую я преодолею, может стать строкой, личной метафорой, даже рассказом. Это будет не искусственная крепость, не воздушный замок, неважно, поэзия это будет или проза. Тогда я смеялся над собой, своим прошлым и будущим и над Храпуновым, над тем, как я крикнул ему «Лох!» в девяносто восьмом году. Он замахнулся для пинка, а я прикрылся и словил его ногу сорок пятого размера своей правой кистью, и кость с тыльной стороны ладони, движущая указательный палец, сломалась и не совсем правильно срослась, чтобы всю жизнь болеть. Теперь я орудовал топором, колышков становилось все больше, и после каждого третьего колышка я на две минуты брал в руки блокнотик и писал туда первое, что приходило в голову.

Пару недель я потом просыпался со сжатым кулаком. Мне удавалось разжать правую руку только при помощи левой, осторожно отгибая палец за пальцем, потом массируя их. Каждый раз я пугался, что так будет всегда, но пальцы понемногу начинали шевелиться.

На третий день стало проще. Я вязал арматуру, делал будущий скелет фундамента. Мне очень нравилось это занятие, делая это, было хорошо мечтать, греясь на солнце. Женя каждый вечер звонил Марату, спрашивал, не созрел ли он вернуться. Но я чувствовал, что Женя уже пересчитывает деньги в уме и понимает, что напрячь меня по полной будет гораздо выгоднее и можно даже обойтись без Марата.

Как-то Женя поговорил с ним и протянул мне трубку:

– Как ты, сынок? Тащишь мешок?

– Да, тащу. Выполняю сложную работу, более квалифицированную. – Я покосился на Женю: понял ли он намек? – Вязал вот арматуру, например, и у меня получилось. Не хуже, чем у тебя, не поверишь.

– Ахахаха, ты быстро схватываешь. Если он тебе будет платить меньше, чем полторы в день, обоссы его.

– Обязательно обоссу его. Да, отец!

Мы попрощались, я протянул Жене трубку.

– Кого ты обоссышь? – полюбопытствовал он.

– Да никого, у нас свои писательские разговоры.

В итоге Женя поднял мне зарплату до семи тысяч в неделю. Марат плевался, ругался и говорил, что вот поэтому он недолюбливает Женю.

– Тысяча четыреста в день, да как так можно считать? Вот не отпилил бы у тебя лишнюю сотку, все были бы довольны. Не вернусь я к вам! Сынка не ценит!

– Но подожди, отец. Я теперь получаю как два узбека. По-моему, все правильно.

В эту неделю я сильно соскучился по общаге. В поезд я взял пиво и пил его, уставившись в спинку кресла перед собой. У меня созрело желание с кем-нибудь познакомиться. Целую неделю я почти не разговаривал, только несколько ничего не значащих фраз с Женей по вечерам. В общаге я не привык к такому.

В итоге я пил в тамбуре с двумя парнями: каким-то молодым дураком и взрослым строителем. Я обрадовался и говорил, что я тоже строитель, а еще пишу книгу.

– Все мы, строители, – так или иначе прозаики! – говаривал этот мужик-строитель, посмеиваясь. – У меня что ни объект, то рассказ или повесть. Работаю, пишу.

Я на всякий случай даже не стал сомневаться в правдивости его слов и на радостях стал угощать обоих пивом.

У Михаила Енотова начался первый полный страсти роман. Он стал встречаться с девушкой на четыре года старше его, Альбиной, приятельницей Лема из Беларуси. Она переехала в Москву и пыталась стать тут театральной актрисой или что-то в этом роде и случайно запала на молодого поэта. Я никогда не думал, как он мог бы себя вести, когда впервые ознакомится с миром секса. Оказалось, примерно так же, как и все, как и я. Он постоянно хватал Альбину, целовал, намекал, дразнился стояком.