Фабрика мухобоек - Анджей Барт Страница 25

– Садись на свое место, – нестрого сказал судья. – А мы воспользуемся твоим присутствием и пригласим очень важную персону…

Марек не рассердился на великаншу. Он давно усвоил: главное – чтобы тебя не схватили, а раз желание постучать по оконному стеклу пересилило осторожность, значит, сам виноват. В следующий раз надо будет первым делом открыть окно и поискать ближайшую водосточную трубу, как он поступил, когда в приют пришли солдаты. Труба ничуть не хуже дерева, а если крепко держится, то и лучше. Но он перестал строить планы, едва увидел на свидетельском месте паренька лет шестнадцати. Судя по тишине в зале, к нему отнеслись как к взрослому и к тому же умному, однако Мареку не хотелось бы через несколько лет быть таким же худым и с воспаленными от жара глазами.

– Дорогой Давид, напомните нам, чту вы написали в дневнике по случаю открытия председателем Румковским пансионата для заслуженных деятелей общины, в котором многим жилось лучше, чем до войны. – Прокурор говорил подчеркнуто любезно.

– Я посчитал это позорным пятном на репутации общины, – уверенно заявил подросток, а Марек почувствовал, что пани Регина, словно желая подбодрить, погладила его по руке. – А вскоре мы узнали, что в гетто создается суд, который имеет право рассматривать дела в ускоренном порядке и применять высшую меру за политические преступления: слушание радио, распространение ложных слухов. Поэтому я написал, что никого лучше Румковского немцы подыскать не могли.

В зале ни один человек не произнес ни звука, а кое-кто от волнения даже разинул рот.

– Примерно год спустя, в июне сорок второго, еще до того, как были отправлены на смерть старики и дети, вы записали, что, когда ваши родные уже питались картофельными очистками, чиновники объедались и что в гетто есть люди, накопившие немало добра впрок.

– Так оно и было. Инструкторы, полиция и другие банды бездельников получали все больше талонов, а остальные подыхали с голоду.

Здурово, когда мальчишка заставляет взрослых себя слушать, подумал Марек.

– Ваше мнение о господине председателе не изменилось?

– Ни на йоту. – В голосе Давида не прозвучало и тени гнева, что только усилило впечатление.

– У меня больше нет вопросов. – Прокурор удовлетворенно потер руки. – А вас, Давид, хочу поблагодарить за ваш дневник, который я выучил чуть ли не наизусть…

– Прошу всех обратить внимание: обвинитель проявляет человеческие чувства! – выкрикнул Борнштайн и подошел к Давиду. – Поверьте, я эти чувства разделяю. Однако поскольку мне досталась роль защитника, я должен выбрать из ваших заметок – просто блестящих, особенно если учитывать ваш юный возраст, – те, которые свидетельствуют, что вы одобряли деятельность господина председателя. А именно: в августе сорокового года вы написали, что гетто прекрасно развивается. Появляется множество новых мастерских и фабрик, которые, вместе с уже существующими, образуют Еврейский промышленный округ, как его шутливо называли. Перечисляя созданные господином председателем предприятия, вы упоминаете, что на одном из них получил работу ваш отец, что таких, как он, тысячи, и, кажется, все идет к лучшему…

– Я написал: казалось бы, идет к лучшему, если б не голод и не смертность, которая не стала меньше. – Давида трудно было сбить с толку.

– Вот-вот, проклятый голод, постоянно уносящий человеческие жизни… Двоюродная сестра вашей мамы, которой удалось перебраться сюда из варшавского гетто, рассказывала, что там разрешена частная торговля, контрабанда и вообще допускается бо́льшая свобода, и в этой специфической атмосфере те, кто похитрее и оборотистее, зарабатывают кучу денег и могут жить по-царски. В то же время тысячи людей умирают на улицах и лежат непогребенные, тогда как в Лодзи с этим полный порядок – все прекрасно организовано. В том, что вы привели ее слова, я усматриваю восхищение службами порядка, но и сожаление, что председатель не позволяет обогащаться спекулянтам и пройдохам. Вы рассуждаете весьма благородно, и мне хотелось бы услышать, чту, по-вашему, более справедливо: позволить всем голодать, сохраняя надежду выжить, или дать возможность людям оборотистым жить по-царски?

Давид ответил не сразу и заговорил, взвешивая каждое слово:

– Первое, конечно, более справедливо. Но что касается голода, тут о справедливости говорить не приходилось. Небольшая группа обжиралась благодаря привилегиям, которые господин председатель милостиво раздавал избранным.

Защитник выслушал его, склонив голову, демонстрируя, что он весь внимание, и, после недолгого раздумья, сказал:

– Я понимаю, так это выглядело с низу пирамиды, но, по-моему, вы сами несправедливы в оценке специалистов, которые создавали мастерские и ломали головы над тем, как произвести что-то из ничего. Ведь господин председатель привлекал к этой работе высококвалифицированные кадры. Вы не считаете, что они заслуживали более высокую оплату?

– Как раз это я считаю самым плохим и деморализующим, – не желал сдаваться Давид. – Каждый из нас в тех обстоятельствах должен был делать то, что умеет лучше всего – не важно, пришивать пуговицы или руководить министерством финансов. Да, это был мир рабства и унижения. Да, кто-то заслужил дополнительную порцию супа – но уж слишком велик был контраст…

– Вы – идеалист. При всем моем уважении, я все же позволю себе привести пример, который пусть и не разрушит ваш образ мыслей, но, надеюсь, немного поколеблет. Согласитесь: в государстве, которое дает хоть какой-то шанс на выживание, необходимо наказывать воров, фальшивомонетчиков, уж не стану перечислять кого еще. Этого требует законность, однако нужно учитывать и привходящие факторы. Думаете, кто-нибудь захотел бы служить в полиции, если б не хорошая зарплата? Вы бы согласились стать полицейским?

– Всякий бы согласился, ведь должность – это еда, то есть жизнь.

– А может, господин председатель исходил из того, что прилично зарабатывающий полицейский будет хорошим полицейским? Впрочем, довольно о несправедливом распределении благ – перейдем к другой, близкой вам, теме. Вы были образцовым учеником, много репетиторствовали, сами изучали три языка…

– До поры до времени – позже я от голода так ослабел, что не мог даже читать, – перебил его Давид.

– К этому мы еще вернемся. Вы закончили в гетто гимназию?

– Да.

– Вы написали: «В школе начались выпускные экзамены. Уже второй раз в гетто. Естественно, как и в прошлом году, Румковский подготовил для выпускников рабочие места. Такого, кажется, и до войны не бывало. Жаль только, нет университета». Возможно, в последней фразе скрыта ирония, но я не знаю, известно ли вам, что в это самое время в вашем родном городе Лодзи для поляков учебных заведений, кроме ремесленных училищ, уже не было.

– Я об этом не знал.

– Вспомните также, что среди сорока пяти школ в гетто были школы для глухонемых, для отсталых детей и даже для несовершеннолетних преступников. А музыкальное училище, а промышленное? Да, они существовали недолго, но разве это вина господина председателя? А может, то, что вообще существовали, – его заслуга?