Не проспи любовь - Люси Китинг Страница 25

Нельзя сказать, что мне не снятся кошмары. Они мне снились и раньше – ведь именно поэтому я и попала в ЦИС. Но я почему-то до сих пор не могу вспомнить ни одного из них. Как будто в ЦИСе меня не только волшебным образом спасли, подарив новую жизнь, но и стерли из памяти все плохое. Но так было раньше.

Целый день после сна о блошином рынке я чувствую себя не в своей тарелке, будто заболеваю. Будто каждый день кто-то подливал мне в кофе эликсир радости, а сегодня вдруг перестал. И ничего не помогает. Ни три чашки кофе, которые я сегодня успела выпить, ни утренняя велопрогулка под голубым небом. Ни даже отметка «отлично» за домашнюю работу по литературе, ни даже то, что на занятиях клуба «Террариум» я выполнила задание без посторонней помощи. Мне не то чтобы безумно грустно – но что-то явно не так. И от этого только сильнее хочется попасть сегодня в ЦИС и приступить к действиям.

– Наверху, – говорит Лилиан, показывая на потолок, когда я влетаю в двери ЦИСа. Когда я после занятий дошла до Франка с новым террариумом в руках, я поняла, что мне некуда его пристроить, – пришлось осторожно положить террариум в корзину, везти велосипед, а самой идти пешком все три километра от «Беннетта» до ЦИСа.

– Спасибо, – благодарю я. – Кстати, это вам, – я ставлю крошечную экосистему ей на стол и, не оглядываясь, бегу вверх по лестнице, где Петерман терпеливо ждет меня в кабинете, а рядом с ним сидит Макс, и от волнения его нога нервно трясется.

– Простите за опоздание! Была сложная ситуация с террариумом, лучше не спрашивайте, – объявляю я, глядя на доктора Петермана. На Макса я после того разговора в лифте смотреть боюсь. Я уже не в ярости, но все еще злюсь. И даже несмотря на то что Макс убежал от меня во сне, а не наяву, мне все равно обидно, и я ничего не могу с этим поделать.

– Никаких проблем, Элис, – говорит доктор Петерман, и я с удивлением замечаю на нем те же солнечные очки со стеклами в форме сердечек, какие были на декане Хаммере у меня во сне.

– Элис? – зовет меня Петерман.

Я моргаю.

– Ты в порядке?

Я снова моргаю – и теперь у него совершенно обычные очки.

– Да, наверное… – Потом я смотрю на Макса и замечаю, что он ухмыляется, вертя в руках серебристое пресс-папье в форме черепа.

– Что? – спрашиваю я.

– Ничего, – говорит он и садится прямо, лицо его вновь становится серьезным.

– Нет уж, расскажи нам, – говорю я, скрещивая руки на груди. – Мне до смерти интересно, что же такого смешного я сказала.

Макс вздыхает.

– Ты нисколько не изменилась. – Он пожимает плечами. – Ужасно забывчивая, часто опаздываешь, влетаешь в комнату с беспорядком на голове, – он подносит ладони к волосам и шевелит пальцами с дурацкой улыбкой, но потом прочищает горло и снова становится серьезным, заметив выражение моего лица.

Я готова испепелить его взглядом, но тут замечаю, что он смотрит на мои волосы так, будто хочет пригладить их.

– Спасибо за наблюдение, – говорю я, стараясь сохранять спокойствие.

– Ты сама спросила, – напоминает Макс. – Я не хотел тебя расстраивать.

Мы обмениваемся взглядами.

У Петермана такой вид, будто происходящее его совершенно не волнует.

– Я рассказывал Максу об изучении снов и о том, почему мы этим занимаемся. У тебя есть предположения?

Я задумываюсь на мгновение, вспоминая попугаев и брусочки для игры «Дженга», вспоминая, как я была счастлива в том сне с Максом, хоть и понимала, что мы больше не вместе.

– Наверное, потому, что сны бывают такими странными и необъяснимыми, что совершенно непонятно, откуда они берутся, – предполагаю я.

Петерман хлопает в ладоши.

– Браво, Элис. Примерно так. Большинство людей просто считают сны странными. Но интереснее всего, откуда они берутся. Судя по историческим свидетельствам, тайна сновидений вот уже не одно тысячелетие волнует всю планету. Поэты, философы, религиозные деятели и, конечно, ученые давно бьются над вопросом, что же значат сны и почему они существуют. – Петерман откидывается назад в своем кресле, переводя взгляд с Макса на меня. – Если говорить максимально просто, мы определяем сны как последовательность образов, идей, эмоций и ощущений, неконтролируемо возникающих в сознании. Фрейд предположил, что именно в снах проявляются наши потаенные страхи и желания.

Видишь? Я – твое потаенное желание, говорю я Максу взглядом.

– А древние греки, например, считали, что сны больных свидетельствуют о том, что же их беспокоит. Но опять же, по мне, главный вопрос в том, откуда вообще это стремление? Откуда желание доказать, что все это значит?

Он замолкает, будто ожидая от нас ответа, но когда я начинаю говорить, он меня перебивает. Доктор Петерман в своей стихии.

– Оказывается, нас озадачивает не столько сюжет снов, сколько слово неконтролируемо в их определении. Нам не нравится, что сны снятся сами по себе. Мы не принимаем и не хотим принимать то, над чем у нас нет никакой власти… Особенно когда это порождается нашим же сознанием.

Макс внимательно смотрит на Петермана, и я понимаю, что между нами есть огромное различие. Макс как раз такой человек. Он здесь, потому что ему не нравится потеря контроля, то, что сны стали проникать в реальность. А я люблю все то, что происходит во сне. Я даже не прочь, чтобы сны стали явью. Но для Макса это совершенно невыносимо.

Петерман быстро встает.

– В этом все дело. Вот почему мы тут собрались, и сегодня мы начнем исправлять ситуацию. За мной, пожалуйста. – Он выходит из кабинета и даже не оглядывается.

Мы с Максом одновременно оказываемся у двери. Прохладно смотрим друг на друга, а потом он отступает на полшага назад, делая приглашающий жест. Я в ответ отрицательно качаю головой и жестом приглашаю его пройти первым. Но тут айфон вылетает у меня из руки и ударяется об пол со звуком, который эхом проносится по коридору.