Smoking kills - Алексей Радов Страница 25

Когда Черский решал с честной мафией, его не раз костерили, травили, обвиняли. Если ему приходилось быть лидером, он не раз вел за собой, создавал то, за что любили и уважали. Но стоило быть главным, рваться к власти, шевелить тихий камыш. Но все люди не боялись этих взрывов, бились с обостренным чувством справедливости. Его лучшей стороной была искренность. Люди ходили по квартирам, угрожали, обобщали данные о расправе с восставшим городом. Их считали интриганами, народовольцами, падалью. Безразличные к злу и привыкшие видеть издевательства имущих, горожане хлопали глазами и дверью. В других квартирах боль и упроченная нищета требовали возмездия.

Вреж приехал на поезде в шесть сорок пять. Еще горели фонари, зарыто тускнели продукты. С ним были трое, а с Черским четверо. Дрались цепями, прутьями, сыто блестел кастет. Остались они двое, цепь против бритвы. Черский видимо помолился и простил. Жаль несчастных, осталось сколько, осталось. Остановилась мятая пятерка. Вышли двое с неприятным стволом. Черский не встал на колени, почему. Вреж просил застрелить его в плечи. Ярким движением Вреж выхватил ствол. Черский просил не его. Не подумав, Вреж расстрелял обоих. Так они подружились.

Черский хотел уехать один, но человек ему приглянулся. Не одного круга, но в постоянных вопросах. На следующее утро пришли убивать. Спросили кто такие, зачем болит голова. Ясным происком хлебороба с кобурой. Лютик забил ногой косяк двери. Кто круче, двое не выспавшихся мужчин или тревожная группа. Наглецы негодяям не представят застрел. Понять без объяснений морок просьбы. Поставили к стене, посчитали для приличия. Потом сделали вид, засмотрелись на ворону. Чудесные люди позволили пожить. Стабильная вероятность проиграть выше голов. Решение пристроиться за отъезжающими было простым. Черского благодарили за агитацию, как хлопали по спине. Ширма человечности в поддержке взглядов. Вид отпускников дал сил. В дороге молчали, забывая.

В такси отпустило. На светофоре влез репейник.

— Кто отвечать будет?

Водитель винился.

— Берешь ствол, идешь на том здании, стреляешь двух на перекуре.

Черский вышел, но никто не курил. Машина уехала. Появились те. Пострелял. Никто не гнался. Было спокойно. Всех сильнее восприятие парада.

Вреж объявился завтра. Никто не верил в них. Присмотрев важную для города проблему, помогли населению. О них говорили, при них замолкали. Гораздо интереснее толпы поклонниц обожание кинутых бюджетников. Они мытари. На выходных отрывались. Землетрясение.

Отдыхая в понедельник, нарвались на информацию. Разбили наслаждение. На кураже стреляли в стену, пришли с улицы, не сильно побили. Извинились не падая. Не дав опомниться на мировую крыли кулаки. Цейтнот виделся прибежищем.

— Сам ты сармат!

Черский ударил кротко. На изготовку встал один.

— Не привык просить прощения.

— Отдайте миллион.

— Мы не должны.

— Нет такого ответа.

— Я нормально бью.

— Сколько есть?

— Половина.

— Кого оставим?

— Я брошу курить.

— Ладно иди.

— А деньги?

— В другой день.

На прохладных этажах тяжеловесных зданий, в укромных курилках стезя жизни ядовито тлела. Белые потолки вели треском ламп. Отличные ребята. Здороваются не прощаясь. Раннее расставание порадовало. Лица в краю крутых яиц. На самом деле мирное время. Кто-то бил себя по голове повыше. На пролете в окне дома рядом терлись раздетые возбужденные любовники. Ниже левитировал йог.

— Надо было завалить их, — потребовал Вреж.

— Как мы бы тогда ушли.

— Что о нас скажут.

— Зажились.

Девушка в майке на юбке заламывала руки. Телевизор транслировал реп. Он хотела гулять.

— Зачем ты его ударил?

— На всякий случай.

На стене жестко трахалась парочка. Они поздоровались.

— Жаль не с нами.

— Притворяются.

Черский хотел быть ее парнем. Ревность не вид зависти обид повторения.

— Зачем он такой?

— Не ставь себя на место.

Разве их мечта в настоящем. В Никарагуа фабрики хорошо покупать.

— Остынь.

— Для ничего не значит гравитация.

— Регулируют убой скота назло декорациям.

— Если у бога будет время, дьяволы заплачут.

— Тут в стенах жучки.

— Я слышу голос.

— Это мой голос.

— Спроси зачем нам безмятежность.

— Запили на вторник.

— Мы для них ничего не делаем.

— Нарушаем.

— Я веду себя как обычно.

— Поверхностно.

— Чары естественные сигарет курить информационно йодировано.

Внизу пробивал даром гремучую штукатурку верный могильщик. Ноготок заусенился дав нелепый кровушек. На дороге свежела разметка. Люди просили простить, помочь, сорваться. Столбы горели красными окнами.

— Позовем больших.

Навстречу пришел здоровый убил перед ними кулаками могильщика. Джонатан курил, ненавидя кольца, разбирая по частям остатки судьбы забившие мертвые гвозди в плоть проказы. Рвение интеллигентности не было близко к отказы огней с неба давать часть на свету ловя всполохи роя иллюзий в темноте, что могла жертвовать собой для форума на счастье гнетущее явным убийством покаяния не давшего мирному зданию клониться. Никогда не говорило с ними вместе небо. Сейчас словно бог открыл тайну людской вседозволенности, мертвенно таящей в активности наказание. Обвинив в том подошедшего, Черский бил ножом в обитую дверь, ругая себя за возможные ошибки, ставшие в цену жизненной ярости на поводу как силы злости. В отрицании есть мирт, но при гнете капусты не важно сохранять лицо. Через рай от двора поджидали приговоренные. Ты или убьют еще.

Черский не смотрел как падают, руша связь с ангелами. Лица выражали удивление, восторг, губы любимой. Тела обвиняли, ставя на память крест. Бог был бы рад чувству вины, или осудил бы. Не терпеть поминальность речи, взявшей домой ножовку. Юмористический запах крови нескольких к недовольству наблюдателей пьянил. Водка грела запястья босиком. В тягость ласки пальцами рук, штурм вагонов на пересечении. Лентяй гнал труса. Эти не долго пожили недовольно в итоге мертво хлопнув. Оружие очень опасно, с раза понятно.

Сладкие лбы протяжно выли. Гордость значит грех в обиход смерти, но плеск весел по лазури ружьями охотников гонит дичь. На костре белая корона. Прикурив от ветки, чувствуешь пепел сердца.