Чикагская петля - Пол Теру Страница 25

Ева придвинулась ближе и посмотрела ему в глаза. Он все еще смотрел на озеро. Она улыбнулась и чмокнула его. Он было увернулся, но потом смутился, повернулся к ней и поцеловал ее, прижав свои губы к ее рту и шумно дыша.

Он не мог пошевелиться — мешала ее рука. Она вздохнула и прильнула к нему, и Паркер очень испугался, когда она сползла ниже и положила голову ему на ноги выше колен. Голова Евы была так тяжела, что Паркеру показалось, что у него пережат нерв.

Некоторое время они сидели не шевелясь. Чувствуя тяжесть ее головы, Паркер предложил размяться и пройтись еще немного.

Паркер чувствовал, что прохожие смотрели в его сторону невидящим взглядом: его не существовало. И он боялся за этих людей: ведь они не видели его. Он стыдился своей одежды: дорогая рубашка, светлые летние брюки, новые добротные ботинки. Эта одежда — и Паркер осознавал это — была просто обычной. А он хотел, чтобы его видели, чтобы его знали, чтобы знали о нем все, и ненавидел себя за то, что по стечению обстоятельств совершил идеальное убийство.

Может ли он хоть слегка смягчить свою вину, если будет добрым с Евой? Иногда, идя рядом с ней, его обуревал страх от того, что он рискует: она может узнать, кто он на самом деле. И все же, вопреки всей логике, Паркер понимал, что ему нужна эта дружба, которая была, похоже, даже сильнее, чем любовь.

Они подошли к продавцу с корзинкой, в которой лежали хот-доги. Паркер купил себе два, но не позволил Еве купить себе ни одного. Он начал жадно жевать кислую капусту, но настоял, чтобы она ела яблоко. Он купил его для нее у того же продавца и, пока она протирала его о свой свитер на груди, отвернулся и стал запихивать в себя хот-доги.

— Ты все еще ешь эту гадость? — подколола Ева.

Он откусывал большие куски, жевал их и глотал и, наконец, ответил:

— Что хочу, то и ем?

Кто же уже говорил эту фразу?

Ева ела яблоко медленно, поворачивая его и наблюдая за Паркером. Она свернула на другую дорожку, ведущую к самому озеру.

Когда она бросила огрызок в воду так далеко, что Паркер едва заметил, где тот упал, он съязвил: «Ну вот, теперь мы оба связаны с этим озером».

Она смотрела на спокойную и гладкую воду, зелено-коричневую у берега и синюю посередине озера.

— Я даже и не думала об этом, — ответила она и пожала плечиками, как маленькая девочка.

— Озеро всегда было здесь, — продолжал Паркер. — Дождь наполняет его, ветер гонит по нему рябь и перемешивает воду на поверхности. Оно пустое и огромное. Оно больше похоже на пустыню, чем на озеро. Оно всегда пульсирует на окраине города. Я люблю смотреть на него на рассвете, когда оно светится мертвенно-красным, термоядерным светом. Потом оно затухает, становится черным и оживает.

Она думает, что он шутит, Паркер чувствовал это. Она наверняка думает: «Конечно, оно не живое». Как же ему донести до нее, что он пытается объяснить что-то очень драматичное? Паркер хотел сказать, что это озеро в нем, и раз оно живое, то непредсказуемо, как море. У него не было четких границ, оно не поднималось и не падало. Это не здания, которые он когда-то спроектировал. Это озеро со своей тишиной, со своими матовыми красками. Оно во многом формирует облик Чикаго.

Паркер снова замолчал, погруженный в свои размышления: она даже не понимает, что я говорю о том, чтобы утопиться.

Он пришел к выводу, что Ева зациклена только на себе, что она до последнего будет пытаться выжить, но все же она совсем не тщеславна. Она тихая, похоже, не очень умная, и иногда, задав ей очень простой вопрос, он поражался тому, как мало все-таки знает.

— А что с этим парнем? — вдруг спросила она. — С этим монстром в твоем офисе?

— Каким парнем?

— Который помешан на женском белье.

Не было никакого парня, никакого офиса. Она не знала, что он убил Шэрон, закусал ее до смерти, что он — Вольфман, что он рыдал в ванной и его жена нашла его и стала ухаживать за ним, как за инвалидом. Она даже не знала, что у него все еще есть жена.

— Он умер, — спокойно сказал Паркер.

— О, Боже!

Паркер испугался ее реакции — иногда эта, казалось бы, невинная ложь становится самой ужасной и жестокой. Он пожалел об этих словах, не успев произнести их до конца.

— Да не грусти ты, — сказал Паркер. — Оно и лучше. Он тяжело болел, хотя до последнего был уверен, что абсолютно здоров. Он был опасен и для других, и для себя самого. Это должно было случиться. Вообще-то, его убили…

И, продолжая рассказывать Еве об этом человеке, которого не существовало, Паркер чувствовал, что сейчас в его действиях есть хотя бы какой-то смысл. Что эта связь стала результатом их взаимной симпатии и дружбы между ним и Евой и он не хочет отпускать ее.

Вечером стало невыносимо душно, и, чтобы хоть немного охладиться, они пошли в кино, где было много кондиционеров. Фильм выбрала она — польский, старый. Все силуэты были слегка размытыми, что придавало действию схожесть с реальностью. Фильм шел с белыми, слепящими субтитрами, но Ева понимала, что говорили герои до того, как они успевали закончить фразу. Не успел персонаж открыть рот, она уже реагировала на его реплику. Фильм назывался «Раннее сожаление». Паркер почти сразу хотел убежать. Ева же расплакалась, когда девушку в маленькой комнате бросил молодой человек. Она грустила даже по камню, брошенному в воду и теперь медленно опускающемуся на дно.

Фильм был грустным — рыдал весь зал. В том числе и Паркер, которого утешала Ева, сплетя свои грубые пальцы с его. Она ничего не знала. А он плакал над тем, что совершил.