Головастик и святые - Андрей Филимонов Страница 25

Весна была дружной, в душе разгоралась фантазия о потопе. Сема открыл калитку, радуясь, что двор, от забора до коровника, разлился ого какой огромной лужей. Из воды торчала только одна кочка, на которой стоял высокий и незнакомый человек с чемоданом.

– Здрасьте! – крикнул Сема. – Вы откуда там?

– Я материализовался, – ответил человек. – Тебе нравится мой остров?

– Какой остров?

– Под моими ногами. Разве ты не видишь?

– Не-а.

– До чего огромные ноги! – огорчился незнакомец. – Занимают всю территорию. Если бы мог уменьшить их силой мысли, я бы пригласил тебя на свободное место и назначил своим любимым дикарем.

– Это навоз. Он сейчас размокнет, и вы провалитесь.

– Что же делать?

– Айда на крыльцо!

Они сидели на теплых ступеньках и болтали, щелкая прошлогодний подсолнух. Человек освободился от мокрой обуви, закинул на перила длинные ноги в дырявых носках и представился. Звали его Поэт, а по профессии он был Леонид.

– Как так? – не понял Сема.

– Так получилось. Работаю на это имя, как проклятый. А тебя, мой добрый дикарь, поскольку сегодня воскресенье, я назову Седьмой.

– Сегодня понедельник.

– Не верю!

– Я в школу ходил.

– Это не доказательство.

– Почему? Там был весь класс и учителя.

– Бедный дикарь! Ты веришь в непогрешимость коллектива?

– Не знаю, – пожал плечами Сема. – Я хочу сказать, что не знаю, верю я в это или нет.

– Коллективные галлюцинации, чтобы ты знал, самые противные. Человек иногда сомневается, а коллектив никогда. Для того люди и собираются в коллективы.

– Для чего?

– Для коллективных галлюцинаций.

Обычные люди, сказал он, постоянно ошибаются, думая, что едят котлету или что сегодня понедельник. Работа поэта заключается в исправлении ошибок силой вдохновения. Вроде того, как часовщик смазывает механизм, чтобы часы не сошли с ума.

– Я думал, поэты пишут стихи, – удивился Сема.

– Это необязательно, – ответил Поэт. – Главное – избегать прозы жизни.

Сема подумал немного и сказал, что Поэт, наверное, прав, потому что у него шесть братьев, а он самый младший и, значит, Седьмой.

– Вот видишь! Видишь? – вскричал Поэт. – На черта лысого мне календарь? Пойдем креститься, мой дикарь.

Босые они скакали по луже и пели дуэтом. Поэт, работавший Леонидом, умел подбирать новые слова для старых песен. На вопрос «Каковы твои музыкальные пристрастия?» Седьмой ответил:

– «Подмосковные вечера».

Поэт воскликнул:

– Запевай!

Сема начал, стесняясь:

– Не слышны в саду даже шорохи…

– Не слышны в саду какаду! – во весь голос подхватил его новый друг.

От такого поворота строчки стало веселее и легче в груди. У Седьмого была астма, из-за которой он по весне дышал так, будто втягивал воздух через подушку. Поэт-Леонид сказал на это, что болезнью надо дорожить.

– Она принадлежит тебе, как собака или морская свинка. Ты должен заботиться о ней и никому никогда не отдавать.

– Никто и не возьмет.

– Ошибаешься! Знаешь, сколько раз у меня воровали грипп? Я со счета сбился. Не успеешь завести – уже свистнули. А дизентерия? А ветрянка? Я не говорю о таких роскошных питомцах, как чума или холера. Но с ними трудно. Твоя болезнь, так и знай, это сплошное удовольствие. Проста в обращении, удобна в быту. Врачи дают освобождение от физкультуры и другие хорошие справки.

– Ты прав, – кивнул Седьмой, даже не заметив, как перешел с Поэтом на ты. – Дают. И в санаторий отправляют.

– Еще бы я был не прав. У меня пять хронических питомцев. Они ко мне привязаны, я ими дорожу. Даже на новый велосипед не променяю свою вялотекущую шизофрению. А ты?

Сема не знал, кто такая шизофрения. О том, что велосипеды бывают новыми, он слышал, но даже не мечтал. От братьев ему досталась развалюха без седла, тормозов и левой педали.

– Это исправимо, – заявил Поэт. – Я поговорю.

– С кем?

– С твоим ржавым конем.

Велосипед переночевал у Поэта и на следующий день тормозил, как вкопанный, с визгом. Седло заменила старая кепка, набитая поролоном, из-за чего казалось, что едешь на чьей-то мягкой голове.

– Еле-еле уговорил его простить пинки и обиды, – сказал Поэт. – Это ошибка – думать, что велосипеды дураки и не помнят зла.

Так они и жили-дружили. Поэт объяснял Седьмому, что все ошибаются, Седьмой говорил Поэту, что тот прав.

– Твои ошибки, – говорил Поэт, – симпатичны. Они нравятся мне гораздо больше правильных ответов. Знай, если ты сделал ошибку в примере – это плохой пример. Его задал несчастный учитель, который боится несчастного директора школы, который уже двадцать раз каялся в своих ошибках перед лицом своих несчастных товарищей и каждый раз обещал, что теперь все его ошибки будут соответствовать генеральной линии. А что такое генеральная линия?

Сема не знал.

– И никто не знает, уверяю тебя. Поэтому ни о чем не беспокойся.

Поэт жил отдельно, в летнем домике на дворе, за семь рублей в месяц, которые первого числа торжественно и с поклоном вручал матери Седьмого. Она, каждый раз стесняясь, брала деньги и спрашивала:

– Леонид, хотите чай-кофе?

– Чай-мочай, кофе-моркофе, – бормотал он, уходя к себе.

Подслушав как-то разговор матери с отцом, Седьмой узнал, что Поэта наказали к ним в деревню из самой Москвы за преступление под названием тунеядство. Звучало так, будто он отказался есть Ту, которую ели все остальные. Или это значило что-то другое? Не важно. Сема возгордился при мысли, что у него есть друг, который мог каждый день бывать в мавзолее. Только Поэт ни капли не обрадовался, когда Седьмой об этом упомянул.

– Какая Москва? – проворчал он. – Сказано было: Москва, спаленная пожаром. Она погибла. Каюк!

– Как же?! – изумился Седьмой. – Как же парад на Красной площади? Говорит и показывает Москва, а?

– Говорит и показывает телевизор! Это обман и видеозапись.

Чувствуя, что друг крепко грустит, Сема предложил сгонять на рыбалку. Но Поэт ответил, что пять его хронических питомцев вряд ли обрадуются, если он добавит в их компанию еще и описторхоз. Они почти наверняка рассердятся и сделают ему бо-бо. Поэтому он лучше будет лежать в койке и не думать о Москве, как вчера он не думал о Париже, а позавчера… он уже точно не помнит, о каком городе не думал, кажется, это был Марсоград. Какая разница? Совершенно ни к чему забивать голову этими названиями. География запрещена, так и знай! Ничего нет, кроме этого куска дерьма на поверхности мирового океана, в котором утонула цивилизация.