33. В плену темноты - Гектор Тобар Страница 25

– Как вы наверняка заметили, министр находится в крайне подавленном состоянии, – мрачно звучал голос диктора новостей на чилийском канале TVN.

Шоковое состояние и скорбь мгновенно распространились по всей стране: обычно министры не плачут в камеру в прямом эфире, и сейчас, глядя, как важный государственный чиновник не может сдержать слезы, миллионы его сограждан почувствовали всю трагичность ситуации.

Голборн спустился со своего импровизированного постамента и моментально оказался в гуще журналистов, которые тут же обрушили на него шквал вопросов. Министр отвечал общими фразами о том, что они «изучают ситуацию», «вырабатывают план действий», пробуют «новые методы», но кроме его голоса в микрофоны также попадал громкий женский плач. Голборн сообщил, что «краткосрочное» решение спуститься по вентиляционным шахтам не сработало, – голос его при этом звучал слабо и неуверенно. Наконец кто-то из толпы выкрикнул:

– Господин министр! Мы же не слепые – у вас все на лице написано. Скажите нам правду! Вы сможете вытащить их оттуда? Нам нужна хоть какая-то определенность! Мы уже ждем здесь целых пятьдесят часов. Пятьдесят часов!

– Для любой надежды нужно основание, – ответил Голборн. – Мы не может вселить оптимизм, когда его попросту нет.

Услышав это, один из родственников, который сам работал шахтером в Серро-Негро, закричал:

– Давид победил Голиафа! И у него не было никакого оружия, кроме простого камня!

– Вы не можете просто так сдаться! – выступила женщина из толпы. – Вы все-таки министр. Вы обязаны контролировать ситуацию!

Будучи одним из лучших выпускников Стенфорда, а затем Северо-Восточного университета, Голборн никогда не считал себя человеком для народа. До сегодняшнего момента ему не приходилось прислушиваться к мнению людей, он не принимал близко к сердцу их переживания. Министр впервые столкнулся с необходимостью служить своему народу, который, с одной стороны, хотел бы видеть в нем сильного лидера, но, с другой стороны, относился к нему с изрядной долей подозрительности.

Мария Сеговия хорошо запомнила минуты и часы, которые последовали после выступления министра. День клонился к вечеру, и вместе с остальными родственниками она смотрела, как с касками под мышкой разбредаются парни из спасательных бригад, как одна за другой уезжают пожарные машины. Мария, как и все остальные люди, внезапно почувствовала себя брошенной и одинокой перед лицом своей утраты. Вокруг нее все плакали, и она плакала тоже. Внезапно она поняла: «Стоп. Хватит. Слезами горю не поможешь». Собрав волю в кулак, она подошла к одному молодому репортеру из чилийского CNN.

– Нет, мы не можем этого допустить, – заявила она на всю страну и со смесью возмущения и боли рассказала о том, как уезжают спасатели. – Те, кто находятся там под землей, – не собаки, которых можно вот так взять и бросить! Это люди! И мы обязаны им помочь! Их непременно нужно спасти. Звоните президенту, обращайтесь к другим государствам, просите помощи у кого угодно!

Впоследствии Мария Сеговия и другие женщины, приехавшие на шахту «Сан-Хосе», часто будут чувствовать необходимость заявлять о своих правах. Полиция отогнала их от входа в шахту и силой удерживала за главными воротами. «Нам пришлось отступить, как трусливым собакам, поджавшим хвост», – вспоминала одна из них. Время шло, но новостей не было, и тогда близкие и родные попавших в беду выходили к главным воротам и начинали греметь кастрюлями и сковородами. Они были готовы на что угодно: перегородить дорогу и забаррикадировать ворота. И им приходилось предпринимать подобные меры – только так удавалось привлечь к себе внимание. Каждый раз ответом на их акции было появление карабинеров – они выстраивались в шеренгу и не позволяли членам семей прорваться на территорию шахты.

– Мы хотим знать, что с нашими мужьями! – кричали женщины.

Наконец к ним вышли представители управления шахты, среди которых Кармен Берриос, жена Луиса Урсуа, узнала Алехандро Бона, одного из владельцев. Она крикнула ему:

– Неужели у вас не было секретаря, который мог бы позвонить мне и сообщить об аварии? Вместо этого я узнаю все из новостей по радио!

Тот лишь замялся и скрылся из виду.

Очень быстро Мария Сеговия поняла, что самое важное, что она может сейчас предпринять ради брата, – это просто быть здесь, рядом с шахтой.

– Мы останемся здесь жить, – сказала она, обращаясь к остальным женщинам, матерям, женам и дочерям пропавших шахтеров. – Мы останемся здесь до самого конца, каким бы он не был. Hasta lasúltimas consecuencias.

Мария разбила палатку ближе всех к воротам, и очень быстро вырос целый палаточный городок, который вскоре окрестили «Кампо Эсперанса», или Лагерь Надежды. Со всех концов Чили, и не только, сюда стали привозить гуманитарную помощь различные организации, да и просто добросердечные люди. Они несли в эту голую пустыню дрова для костров, рулоны брезента и продовольствие. Местное руководство из Копьяпо прислало сюда дополнительные палатки. Соорудили небольшую часовню, а чуть позже – даже организовали школу для детей, приехавших сюда вместе с родителями.

Мария Сеговия – не единственная, кто руководил этим процессом, и не единственная, кто принял волевое решение оставаться. Но она оказалась чуть ли не ближе всех к воротам, и поэтому к ней чаще всего обращались с вопросами. Если, к примеру, приезжал грузовик с дровами, то водитель первым делом обращался к ней и спрашивал, где разгружать машину. Она показывала, где сложить дрова, заверив благотворителя, что все будет распределено справедливо. Государственные служащие, посещавшие шахту, чтобы поговорить с родственниками рабочих, первым делом встречались с ней, и чиновников не могла не тронуть ее уверенность в себе, ее нежная привязанность к брату и стремление защитить достоинство людей, замурованных там, глубоко под землей. Очень скоро эта женщина, продававшая мороженое и пирожки на пляже, завязала личное знакомство с некоторыми из наиболее влиятельных людей Чили. «Прошу вас, не забывайте о моем брате, – говорила она каждый раз при встрече с ними. – Не дайте тем, кто там находится, умереть, не увидев дневного света». Сообщество родственников и спасателей, приехавших на шахту «Сан-Хосе», росло, и Мария все чаще становилась выразителем их общего мнения. Поэтому вскоре ей дали прозвище Ла Алькальдеса ^[9]. Так Мария Сеговия стала «мэром» лагеря «Эсперанса».

Все эти события, разумеется, происходили не за день. Но буквально через день после того, как родные шахтеров впервые вышли с кастрюлями и сковородами к главным воротам, и после того, как в прямом эфире пустил слезу министр горнодобывающей промышленности, случилось одно важное событие. К большому удивлению родственников шахтеров, в один прекрасный день к воротам шахты «Сан-Хосе» подъехала какая-то странная машина, которой они никогда не видели.