Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина Страница 25

Павлик заходит в квартиру, по-хозяйски поправляет паркетину в коридоре, идет ставить чайник. Никаких признаков серьезной обиженности или подавленности.

— Паш, скажи, — начинаю осторожно и издалека, — А Маринину предсмертную записку читали? А то я так и не…

К счастью, Павлик сейчас выпимши, потому ему ясно все и сразу, и договорить он мне не дает. Это здорово, потому что объяснить, с чего вдруг я этой запиской так интересуюсь, не смогу…

— Нет, — отвечает Павлик. — Мы решили не копаться. Если бы было нужно, если бы там нам что-то было, нам бы ее прочли обязательно. А так… Меня Маринина мать попросила — забудьте об этом, там ничего для вас важного. И я забыл… А те, что особо настырные были, пошли с кем-то договариваться, смотреть, они столько боли родным причиняли своим вмешательством, я же видел. Я до конца был, и убирать потом помогал. И фотографии детские смотрел, когда все ушли уже…

Обо всем этом Павлик говорит с нескрываемой гордостью. Дескать, вот я какой молодец, неужто этим не заработал прощения? Если и был чем виноват — все спишется. Потому что вел себя на похоронах благородно, не оставлял одних, помогал и заботился…

— Даже Свинтус с Карпушей раньше меня уехали!

Самое важное я узнала. Что теперь? Мартини отменяется, это ясно.

Когда-то в приступе особой обо мне заботы — есть все-таки в Павлушиных чувствах ко мне очень много от страсти к самопожертвованию — он, не согласовав, отправился к моему лечащему врачу побеседовать. Не знаю уж, какими методами — вероятно, пожилую врачиху подкупила его отчаянная преданность мне, — но он сумел добиться откровенности. Слава Богу, не в ущерб моим легендам — врачиха попалась корректная и все мои рассказывания подтвердила полностью. Хотя в основном Павлику рассказали правду. Теперь мне кажется, он даже расстроился немного, когда ему сказали, что метастаз еще не было и хирургическое вмешательство полностью уничтожило болезнь. Расстроился не потому, что желал мне зла, а оттого, что связав свою жизнь с безнадежной больной, выглядел бы в своих глазах еще героичнее. А так — как-то не очень громадной получается его жертва. И он продолжал расспрашивать врачиху, на этот раз уже напрямую о самом плохом. Да, конечно, пострадали некоторые внутренние органы. Да, больная сказала правду — она не сможет забеременеть. Придется также более внимательно следить за здоровьем. Алкоголь, курение — смертные враги… Сильные переживания вредны тоже. От долгих поездок, вероятно, нужно будет воздержаться, важно не прекращать наблюдение…

И вот с тех пор Павлик следил за моим образом жизни. Другая на моем месте от его нравоучений давно б повесилась — тьфу, опять Марина вспоминается! — а я, ничего, терпела, приятно удивлялась такой заботливости, всерьез собиралась со временем уменьшить количество выкуриваемых сигарет…

— Сонечка, ты спишь? — последовательно отказавшись от чая, секса и разговоров, я сослалась на головную боль, отвернулась к стене и пыталась заставить себя ни о чем не думать. Павлик послушно залег в кресле с книгою. Но вот теперь не выдержал, и погасив торшер, осторожно начал предъявлять права на мое расположение. Провел рукой по плечу, обнял за талию, прижался животом…

— Сплю, — отвечаю апатично.

— Послушай, я вот подумал, — он разворачивает меня к себе и дышит в лицо перегарищем. Пил он явно не много, но что-то противное. — Чего мы ждем? Чувства проверены… Видела бы ты себя сегодня утром, как бежала ко мне, как на шею бросилась… Все с тобой ясно. Как и со мной к тебе. Так вот, пора воплощать все планы в действие. Сходим в загс, оформимся, ты соберешь все необходимые бумажки из больницы. Будет семья. Настоящая. Знаешь мой отец говорит, что мужик не мужик, пока бабу с дитем себе на спину не взвалил. Баба у меня уже есть, осталось дитем обзавестись. Давай съездим, ну давай на днях поедем в тот детский дом…

Мы давно собирались. Обсуждали, мечтали, прикидывали… Я и верила во все это, и нет. Для Павлика — красивая игра во взрослую жизнь, для меня — слишком серьезно и значимо, чтобы решиться. Я как-то смирилась уже совсем, что не будет у меня никогда нормальной жизни и человеческой семьи. Смирилась и жила, как придется. А потом, после больницы, поняла главное, захотела измениться, изменилась, встретила Павлика… А потом появился Боренька и спутал все. Да и помимо Бореньки было много препятствий к становлению на путь нормальной женщины. Он ведь мальчишка еще совсем — мой Пашенька. Несмотря на наносную серьезность и страсть к разговорам о перспективах, он — деточка. А значит, сам не знает, чего просит, сам не знает, о чем говорит.

Но, Боже мой, с другой стороны, как бы это было здорово… Пухлая детская ладошка — такая маленькая, что кажется игрушечной — доверчиво покоится в моей руке. Из освещенной и пахнущей чаем кухни мы идем в комнату. Зачем? Отбирать папу у компьютера и усаживаться ужинать. Всем вместе, в уютной теплой кухоньке, под тихую оркестровую мелодию и веселое детское щебетание, обмениваясь теплыми, любящими взглядами…

Неужели все это еще может быть у меня? Неужели нашелся человек, который предлагает мне это, хотя и понимает, что ребенок будет не родной, а я — неполноценная…

— Если б ты знал, как я расстраиваюсь, когда ты все то говоришь. — в сотый раз, я, поправ все данные раньше себе обещания, пустилась в откровения. — Я ведь верю тебе! И если это потом окажется просто так сказанным, я с ума сойду, я не выдержу…

— Как ты можешь?! — Павлик обиженно надувает губы и отворачивается. О нет! Теперь он будет мрачным до тех пор, пока я не начну подлизываться. Сколько убеждала себя не открывать ему, что думаю, сколько собиралась вести себя сдержанно… Но нет, все равно прорывает иногда. И что-то такое говорю и порчу все. Впрочем, какая мне уже разница? С человеком, который может обидеться в самый ответственный момент, вряд ли стоит связывать будущее ребенка… Да и какое у моего ребенка может быть будущее? Никакого, потому что ребенка не существует и не будет никогда. Мне тридцать три года и моя жизнь — бессмысленна!

— Разве я дал тебе повод считать, что говорю просто так? — на этот раз Павлик изменяет своим привычкам и начинает разговор первым. — Вспомни, что сказали в консультационном центре: вы сами себя накрутили, будто усыновить ребенка — такая большая проблема. Женитесь, собираете необходимые бумаги, едете в детский дом, определяетесь, потом предстаете перед опекунским советом и все. Проблем нет, Сонечка. Все ясно, как белый день. Адрес того дома, что нам советовали, у меня остался. Если с твоими капризами и проверками чувств покончено, давай уже действовать. Посмотри на Марину — она тоже думала, что будет жить вечно и еще успеет завести ребенка… Я ведь знаю, тебе, как и всякой женщине, как и Марине, это необходимо…

Мне, как и всякой женщине? Мне, как и Марине?! Это почти хамство! В одном Павлик прав. Марина жила для себя, умерла для себя. И вот в результате только наш «Нараспашку» после себя и оставила. Впрочем, отдадим должное — это немало.

Марина тоже думала, что еще успеет и жила бессмысленно. Теперь так собираюсь жить я. «Тот перетянет на себя долю покойничью,» — снова воскресает в ушах старухин голос. Кажется, я просто переутомилась сегодня. Слишком много эмоций, слишком много поводов для помешательства…