Мания встречи - Вера Чайковская Страница 25

– А что за работа?

Голос Оди опять предательски повысился, так он заволновался. Что-то ему подсказывало, что он попал в эту квартиру не случайно. Петя взял со стола листочки и со значительным выражением лица повертел их перед глазами Оди.

– Работа некоего Сиринова. Он давно за рубежом.

– Игоря Игоревича? – всполошился Одя.

– Вы его знали?

Петя был явно удивлен и даже несколько обескуражен. Одя его озадачил.

– Да, как вас зовут? (Наконец догадался спросить.)

– Владимиром, – пискнул Одя.

– Вы его знали? – повторил вопрос Петя. – Мне казалось, что он давным-давно умер. Никаких публикаций с тех пор. И жил не то в Канаде, не то в Австралии.

– Он живет в Америке, – скромно уточнил Одя.

– Значит, все же жив.

Петю это обстоятельство, судя по всему, огорчило. Архивисту лучше иметь дело с давно прошедшим – так объяснил это себе Одя.

– Машинописный экземпляр совсем пожелтел. Был напечатан на такой маленькой портативной машинке «Эрика», лет тридцать тому назад. Компьютеров тогда не было, текст печатали на машинке, под копирку. А мой дядюшка велел закладывать только один экземпляр, без всяких копирок…

Одя ерзал от нетерпения. Ему поскорее хотелось проверить свою догадку, да нет – уверенность!

– Это не работа, в которой историческое сознание объявляется фикцией?

Петя ответил не сразу, переваривая информацию.

– Странно. Мне казалось, я единственный ее читатель. Копия-то одна. Уникальная, так сказать. Здесь вообще хранятся только такие копии – уникальные. Дядя велел уничтожать рукописи, но один машинописный экземпляр оставлял в своей библиотеке, уж не знаю зачем. Он их не читал. Ему они все были без надобности, а я над ними дрожу. Так вы читали или нет? Прямо отвечайте!

– Не читал, – честно признался Одя. – Но хотел бы прочесть.

– А откуда вы о ней знаете? – перешел в наступление Петя. – Никто не знает! Никто! Я – хранитель единственной копии. И единственный читатель.

– Вовсе вы не единственный! – Одя тоже раззадорился. – Рукопись не исчезла. Она сейчас хранится у моего учителя – Ксан Ксаныча Либмана. Он ее хвалил, называл талантливой…

– Без вашего Либмана вижу, что талантливая! – еще сильнее разозлился Петя. – Там, если хотите знать, человеческая история вообще зачеркивается – нет ее и не было! Все это только наши субъективные бредни, коллективный сон. В «чистом» сознании, к которому все разумные существа должны стремиться (оно словно бы и не наше, и вообще – не человеческое, это какое-то идеальное сознание, сознание как нечто универсальное, бесконечно длящееся и не зависящее от внешних событий. Оно скорее божественное, чем человеческое)… Так вот, в этом «чистом» сознании нет никакой истории. Она – пустая фикция, выдумка! Не было никогда никаких войн, не было холокоста, Крестовых походов, царей и императоров. Нет и не было! Только длящееся «чистое» сознание. Я могу его уловить, только отрешившись от своего субъективного «я» и от того, что на меня навешивает окружающий мир. Все эти теракты, заложники, бесконечные местные войны, заказные убийства – вся мерзость исторической жизни – ничего этого нет. И не было. Фикция коллективного галлюцинирующего сознания! Какая радость! Какое облегчение разом покончить со всем этим!..

Тут Петя приостановился и словно очнулся.

– Так, говорите, рукопись цела?

Одя кивнул, глядя на Петю с восхищением. Как он пылко рассказывал чужое, как живо воспринял чужую странную, парадоксальную мысль, сделав ее почти своей!

Оде человеческая история, и в особенности история собственной страны, не очень нравилась, но ему все же не хотелось ее зачеркивать – ведь там были Сократ и Наполеон, Пушкин и Тургенев, там были колоссальные взлеты духа самых простых неизвестных людей, которые, напитываясь «энергией времени», любили, страдали, сопротивлялись, жили…

И его Учителя эти идеи наверняка не увлекали. В них было что-то окостеневшее, застывшее, обредшее раз и навсегда законченную форму. А Учитель приветствовал желание Оди рассматривать «божественное» сознание в его бесконечных субъективных проявлениях, в его развитии и становлении от жучков и бабочек до войн и Крестовых походов, но ведь и до поразительных откровений индивидуальной любви, страдания, радости!

Однако сам Петя его увлек – ведь, в сущности, его ровесник и тоже, скорее всего, плывущий в одиночку, без родителей и семьи. Какой-то «сводный» дядя…

– Чем же вы живете, Петя? То есть на какие деньги? – почти нормальным голосом спросил Одя. Он хотел сравнить свою ситуацию с Петиной. – Вас, должно быть, дядюшка финансирует? Или родители?

– От родителей я давно ушел. – Рот Пети искривила надменная гримаса. – А с дядюшкой тоже ни имею никаких контактов. В архиве платили чудовищно мало, но мне хватало. А теперь нашелся один меценат. Некто Галаган. Английский лорд, между прочим. Еврей и лорд. Он решил спонсировать мой проект – архив уникальных копий. Никто до этого не додумывался прежде. Я уж не знаю, как он на меня вышел. Он почти не говорит по-русски, но все понимает. Бабка была из Одессы. Он уже открыл счет на мое имя. Но вы мне не ответили про рукопись.

Одя понимал, что известие о существовании рукописи Сиринова расстроит Петю, видимо, ее единственный машинописный экземпляр был из самых ценных экспонатов коллекции. Но его ценность подрывалась наличием уникальной рукописи. И все же солгать он не захотел.

– Рукопись я видел у Либмана.

– И что он хочет с ней сделать?

– Сначала хотел вернуть Сиринову, а потом – уничтожить.

В глазах Пети загорелись хищные огоньки.

– Это было бы хорошо!

Одя его отрезвил.

– Нет, не уничтожит! Это он так сказал, от огорчения. Скорее всего, спрячет где-нибудь на верхней полке стеллажа и забудет…

– Слушай, давай на «ты», – внезапно предложил Петя. – Ты мне симпатичен. И дружишь с интересными людьми.

Одя поежился. А вдруг это ирония? Беда быть таким простодушным и принимать все за чистую монету!

– А что, если нам сходить к твоему Либману и попросить у него эту рукопись? – предложил Петя.

– Пожалуй, – неуверенно произнес Одя.

– Ну, так идем сейчас!

Петя подбежал к вешалке и стал надевать куртку, разглядывая себя в зеркале.

– Подарок Балагана, – показал он на куртку. Тут только Одя разглядел, какая она заметная – с золотыми пуговицами, темно-синего цвета и на вид очень теплая.

Петя шел по улице, демонстрируя себя – свою красивую куртку, свои дыбом стоящие иссиня-черные волосы. Одю, скромно идущего с ним рядом, смешила Петина важность. Но он понимал ее истоки. В основе была уязвленность, защитная реакция, – таким смешным способом Петя оборонял свою «самость». Но все же Петя немного напоминал сумасшедших, которых Одя видел однажды в каком-то журнале. Они были одержимы манией величия и держались соответственно. Сумасшедшим Петя, конечно, не был. Но мания у него, несомненно была – мания создания фонда уникальных копий, захватившая все его помыслы.