Женские праздники - Сергей Таск Страница 25

Около десяти раздался звонок в дверь…

ТОША. Извините, я немного опоздала.

ПАУЧОК. Ты всегда «немного» опаздывала.

ТОША. Разве мы успели перейти на ты?

ПАУЧОК. За шесть лет знакомства мы много чего успели.

ТОША. Ну да… Ха, ха, ха. Смешно. Я сразу и не сообразила.

ПАУЧОК. Твои тряпочки.

ТОША. Где вы все это раздобыли?

ПАУЧОК. «Ты».

ТОША. Ты. Моя молодость! Надо же, как новая. Что, белье тоже надевать?

ПАУЧОК. Помнишь, где мы это купили? Магазин «Наташа».

ТОША. Ты не отвернешься?

ПАУЧОК. Тогда примерять нижнее белье не разрешали, и ты, как та мартышка, прикладывала эти штучки то так, то эдак, словно не догадываясь об их назначении. Удивительно… две легкие тряпочки «потянули» на два вагона астраханских арбузов.

ТОША. Два вагона?..

ПАУЧОК. Которые я разгрузил на Павелецком вокзале. Овчинка стоила выделки. Еще никогда ты не была такой смелой в постели. Кстати! Если не ошибаюсь, именно в тот вечер я открыл лучший способ «проверки на вшивость». Помнишь? Я дал тебе свой рассказ, и ты вдруг начала читать вслух, с выражением… это было что-то чудовищное. Отборные слова превратились в детскую размазню, зато грамматикой можно было орехи колоть. Проще всего было застрелить тебя на месте. Но по зрелому размышлению я решил: если существует способ узнать, чего на самом деле стоит твоя писанина, то лучшей экзекуции просто не придумаешь! Ну всё, что ли?

ТОША. Зеркало здесь есть? А, вижу. Ты мной доволен?

ПАУЧОК. Ты забыла подвести глаза зеленым. И ноготки…

ТОША. Тебе не нравится цвет?

ПАУЧОК. Ты не успела сделать маникюр.

ТОША. У меня нет ацетона.

ПАУЧОК. На подзеркальнике.

Я смотрел, как она наносит последние штрихи, а по спине бежали мурашки. Вот и свершилось… в старом неводе плескалась золотая рыбка.

«Лора!»

Она улыбнулась мне и, понимающе кивнув, направилась к кровати, покрытой клетчатым пледом с кистями. Растянувшись на животе, она продолжала стирать мокрой ваткой буроватый, как запекшаяся кровь, лак с красивых ногтей. Я сел на пенек, вполоборота к ней, и застучал на пишущей машинке. Краем глаза я видел, как она озирается, видимо, ища пепельницу, и, не найдя, с виноватым видом роняет ватку на пол. После чего принимается листать модный журнал, почесывая мухобойкой голую пятку.

У меня перехватило дыхание.

ТОША. Вот почему.

ПАУЧОК. Ты что-то сказала?

ТОША. Я – это все, что у тебя есть, вот почему ты меня бросишь.

ПАУЧОК. Мысль интересная. Не разовьешь?

ТОША. Очень просто. Выше потолка не прыгнешь.

ПАУЧОК. Я не знаю, о чем ты.

ТОША. У тебя сейчас такое лицо… как будто наш рисованный паук родил у тебя на глазах. Ну, родил. Радоваться надо. Паучок – это к вестям.

ПАУЧОК. Ну-ну.

ТОША. Я пойду прогуляюсь, а ты загляни в тумбочку. Там лежит для тебя письмецо.

ПАУЧОК. Письмецо?

ТОША. Письмище. Ты меня знаешь, я бумагу не жалею. А уж обработать, сократить – это по твоей части.

ПАУЧОК. Подожди.

ТОША. Чего ты встрепенулся? Я на полчасика. Голова какая-то деревянная.

ПАУЧОК. Я с тобой.

ТОША. А как же благая весть? И провожатые мне вроде ни к чему. Видишь, светло еще.

ПАУЧОК. Полчаса?

ТОША. Время пошло.

ПАУЧОК. Лора!

ТОША. Дальше ремарка: «Лора уходит».

ПАУЧОК. Никуда ты не уйдешь!

ТОША. Что вы делаете?

ПАУЧОК. В старых романах писали: «Он покрывал ее лицо и шею страстными поцелуями».

ТОША. Не надо.

ПАУЧОК. Надо.

ТОША. Я чувствовала, что этим кончится.

ПАУЧОК. Да?

ТОША. Ты бы видел, как у тебя глаза горят.

ПАУЧОК. Ты не представляешь, что ты для меня значишь.

ТОША. Я?

ПАУЧОК. Если ты сейчас уйдешь, мне кранты.

ТОША. Как же я могу остаться, если по твоему сценарию я ухожу?

ПАУЧОК. Сценарий мы порвем.

ТОША. А письмецо?

ПАУЧОК. Что?

ТОША. Письмецо в тумбочке? Ты его не прочитаешь?

ПАУЧОК. Я знаю его наизусть.

ТОША. А я – нет. Забавно, правда? Я написала тебе длиннющее послание и даже не знаю, что в нем.

ПАУЧОК. Ты собираешься его читать?

ТОША. Если ты не против.

ПАУЧОК. Я не против.

ТОША. Ух ты, толстое! Вот уж не думала, что я способна на такие излияния. «Мой любимый…» Начало хорошее. «Я должна исчезнуть, и мне легче сделать это в такой мирный летний вечер. Мне кажется, что я не ухожу, а отчаливаю в лодочке, а ты лежишь на берегу, смотришь в небо, такое голубое, что глупее не придумаешь, и весла хлюпают все тише и тише. Вижу, как ты морщишься от этих “красот” и мысленно вычеркиваешь их своим черным фломастером. Ну да бог с ними, с красотами. Ты ведь меня понимаешь? Тебе дальше в гору, а мне вниз по течению…»

ПАУЧОК. Хватит!

ТОША. Это что-то личное, я поняла.

ПАУЧОК. Стой смирно, я расстегну сзади.

ТОША. Я сама. Выключи большой свет.

ПАУЧОК… что ты делаешь?

ТОША. Раздеваюсь.

ПАУЧОК. Убирайся!

ТОША. Что?

ПАУЧОК. Ты слышала! Забирай свои шмотки и вали отсюда!

ТОША. Я что-то не так сделала?

ПАУЧОК. А ты не знаешь? Дешевка! Дрянь! Прежде ты никогда не раздевалась сама! Никогда! Только я могу тебя раздеть, понятно? Я и больше никто! Давай, давай. Пока я тебя не прибил. Твое место на «плешке»! Потаскуха!

Я думал, у меня полопаются жилы. Дикая, слепая ярость. В ванной я нашел аптечку, а в аптечке валидол. Я затолкал под язык сразу три таблетки и сосал их, пока во рту у меня все не онемело. Потом я, кажется, задремал. Я проснулся, как от пощечины. В раскрытое окно нагло светил фонарь. В душе плавала черная муть. Я умылся холодной водой и залпом выдул полбутылки кефира, обнаруженного в холодильнике. Немного отпустило. От мысли, что скоро наступит день и опять надо будет тянуть эту лямку, хотелось завыть.

И тогда я прибег к испытанному средству: я сел в за-дзен и закрыл глаза. И вновь, как это бывало уже не раз, мне явился мой гарем… животы, бедра, ступни, плечи. Как в волшебном фонаре. Но не было главного волшебства: чистый лист бумаги, всегда лежавший под рукой, оставался чистым. Единственная связь, оборвавшаяся не по моей вине: с шестым патриархом китайской школы Чань. Те слова, которых я ждал, не приходили, а другие стоит ли записывать?